Накануне войны Фадеев отвечал любознательному нижегородскому школьнику на вопрос: "Кем был бы Мечик в наши дни?" Фадеев терпеливо разъяснил: "Мечик примкнул к революционному движению по мотивам личным, индивидуалистическим, скрытно-карьеристским..."
Сталин объяснение школьнику одобрил, но, как объективный для самого себя читатель, не мог не отметить некоторую натяжку в ответе.
Карьерной жилки он у Мечика не нашел. Если она и была, как указывал писатель, скрытой, то и от самого автора тоже. Не к теще на блины явился в отряд этот Мечик, а под японские пули, накануне разгрома.
А вывод в письме Фадеев подвел объективно: "Мечик принадлежит к худшей разновидности интеллигенции, той ее разновидности, которая плохо поддается переделке, потому что сочетает крайний индивидуализм, ячество с дряблой волей".
Откровенно говоря, товарищ Сталин встречал таких Мечиков даже в ленинском ЦК.
Что касается вопроса об интеллигенции, то он всегда оставался непростой проблемой для партии. Спецы всех видов были необходимы стране, но если б они занимались только своим непосредственным делом, а не лезли в чужие. Мечик относился именно к такой категории путаников, сующих нос куда не следует, и в мыслях, и в поступках. Таким, как он, никогда не понять, что значит революционная необходимость.
Суммируя факты, Сталин без малейших колебаний мог утверждать: писатель Фадеев, в отличие от малограмотного шахтера Морозки, понимал, что враг, мешающий ему идти верной и правильной дорогой, по которой шли такие люди, как Левинсон, Метелица, Бакланов, что этот враг сидел в нем самом и состоял из тех бесполезных для революционной борьбы свойств и качеств, которыми он наделил Мечика!
"Ахиллесова пята"
Сталин никогда не занимался самокопанием, но свои сильные и слабые стороны изучил. При чтении "Разгрома" у него ни на секунду не возникала мысль сравнивать себя с Мечиком, как это пришло в голову Левинсону. У него никогда не было ничего общего с Мечиком. Ему не надо было убеждать себя, как Левинсону: "Нет, все-таки я был крепкий парень, я был много крепче его. Я не только много хотел, я многое мог". Цитата была верная, но без "все-таки" и прочих экивоков.
Кроме того, Сталин не любил сравнений ни с кем, тем более - с такой фигурой, как этот рыжий еврей, будь он даже главным персонажем известной книги.
Придя в революцию, Александр Александрович верно разглядел "ахиллесову пяту" в характере очень многих партийцев. А главное - указал верный путь их перековки.
Первоочередной задачей поставил избавление от мещанского чувства жалости к врагам и самому себе.
Товарищ Сталин, задумавшись, поправил себя, определив очередность в обратном порядке: сначала долой жалость к себе, а потом - к врагам. Такой последовательности придерживался и автор.
"То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть..."?
Или: "Дело прочно, когда под ним струится кровь..."
Исследуя "Разгром", товарищ Сталин не упустил ни одного факта мягкотелости Мечика и его сочувствия "обиженным революцией": бесполезному дезертиру Пике, умирающему партизану Фролову, хозяину реквизированной свиньи, расстрелянному кулаку, убитой лошади и даже "завядшим листьям".
Он оценил упоминание Фадеевым этих "листьев", понимая, что тот вступил в полемику с русским буржуазным философом Розановым - автором упаднического опуса "Опавшие листья". Одна цитата оттуда: "Я не хочу истины, я хочу покоя" - ставила Розанова и Мечика на одну доску.
Этими "листьями" писатель зримо подчеркивал полную непригодность мечиков делу революции.
Какой могла быть жалость, когда вырезают пятиконечные звезды на спине молодого бойца-дальневосточника Бонивура, сжигают в паровозной топке главкома Лазо.
Правда, Сталин так до конца и не сумел разобраться, как военспец такого ранга, единственный за гражданскую войну, угодил в руки японцев. Но это была не тема романа.