Я довольно долго рассуждал над этими принципами, надеясь в них проникнуть. Моим намерением было познать их, хоть занятие само по себе не из легких, поскольку принципы имели очень известное и распространенное имя, но требовалось еще много сделать, ведь данное имя обозначает истинную идею неизмеримой вещи, которую выражает. Так, недостаточно назвать эти принципы, чтобы составить о них некое весьма смутное представление, недостаточно их точнее определить, ибо всякое определение принципов неполно в самом себе, поскольку пытается определить неопределимое, придав границы тому, что их не имеет. Со всей необходимостью их стоит видеть в действии, дабы понять их, и искать различия между ними в их следствиях, потому что абсолютно невозможно их охватить в своей причине. Эти соображения, как, впрочем, и другие, которые легко будут проявляться по ходу моего труда, поначалу определили мне оставить в стороне дидактическую или догматическую форму, взяв за основу историческую форму, для того чтобы в процессе повествования иметь возможность привести в действие многие вещи, развитие которых, в противном случае, от меня было бы скрыто, или увлекло бы меня в нескончаемые длинноты.
Эта историческая форма, которую я принципиально принял, мне принесла многие преимущества: она мне позволила не только часто выдвигать на первый план и персонифицировать политические принципы, чтобы в них более чутко ощущать действие, но и дала место вкратце представить своеобразную картину истории земли в соотношении с политикой, таковом соотношении, как я его воспринял и наметил с целью ввести в качестве составной части в общую картину, которой я занимался. Я осмеливаюсь себе льстить, что любопытный читатель, поднявшись от следствий к причинам и познав предыдущий ход событий, простит мне довольно известные детали, на которых я вынужден остановиться, обратив внимание на мало известные или вовсе неизвестные вещи, рассматриваемые впервые. Я надеюсь также, что он мне позволит в трансцендентальном порыве некоторые необходимые гипотезы, сделанные мной в отношении возникновения человеческих обществ. Несомненно, он не потребует у меня исторических доказательств для эпохи, когда не существовало истории, и удовлетворится моральными и физическими доказательствами, которые я ему приведу, доказательствами, полученными с помощью рациональных дедукций или этимологических аналогий. Ему будет достаточно увидеть: когда появятся исторические доказательства, то они никоим образом не будут противоречить этим первоначальным гипотезам, которые их поддерживают, и, напротив, исторические доказательства будут поддерживать гипотезы.
Чтобы завершить это вступление, мне остается сказать не более слова, хотя оно, быть может, наиболее важное. Мы поддержим ЧЕЛОВЕКА, пусть это существо нам еще неизвестно ни в своем происхождении, ни в своих свойствах, ни в иерархическом ряду, который он занимает во вселенной. Знать человека в его происхождении, то есть в его онтологическом принципе в данный момент для нас бесполезно, ибо мы не нуждаемся в знании того, что было по ту сторону настоящего порядка вещей. Сию заботу мы можем предоставить космогонии, подобно тому, как она уже изучает происхождение земли, космогонии, часть которой, собственно говоря, составляет онтология. Только в писаниях Моисея и других писателей-иерографов мы сможем познать вещи. Но мы не можем освободить от вопроса антропологическую науку, если она существует, или создать ее, если она не существует, чтобы познать что и в чем есть человек, каковы его моральные и физические свойства, как он скроен телесно и интеллектуально. Таким же образом мы спросили бы геологическую и географическую науку, если бы желали заняться внутренними и внешними формами земли. Я полагаю, что две последние науки известны моим читателям, по меньшей мере в общих чертах, и что о телесном человеке имеется столько позитивных знаний, которые ему необходимы для чтения всеобщей истории, так вульгарно изложенной. Обсуждая социальное состояние человека и политико-философскую историю человеческого рода, не вторя тому, что находится повсюду, но желая, напротив, представить новые вещи и подняться до мало изведанных высот, в своем замысле я вынужден сначала обратиться к познанию интеллектуального и метафизического строения человека, таковым, каким я его воспринял, дабы я смог себя понять, когда заговорю о последующем развитии его моральных свойств и их воздействий.