Я слышу, как у батюшки в животе урчит, думаю о блинах, о головизне, о Жирнове. Может сейчас умереть и батюшка, как Жирнов, и я могу умереть, а Базыкин будет готовить гроб. «Боже, очисти мя, грешного!» Вспоминаю, что у меня мокнет горох в чашке, размок, пожалуй что на ужин будет пареный кочан капусты с луковой кашей и грибами, как всегда в Чистый понедельник, а у Муравлятникова горячие баранки «Боже, очисти мя, грешного!» Смотрю на диакона, на левом крылосе. Он сегодня не служит почему-то, стоит в рясе, с дьячками, и огромный его живот, кажется, еще раздулся. Я смотрю на его живот и думаю, сколько он съел блинов и какой для него гроб надо, когда помрет, побольше, чем для Жирнова даже. Пугаюсь, что так грешу-по-мышляю, и падаю на колени, в страхе.
Душе мо-я душе-е мо-я-ааа,
Возстани, что спи-иши,
Ко-нец при-бли-жааа-ется..
Господи, приближается Мне делается страшно. И всем страшно. Скорбно вздыхает батюшка, диакон опускается на колени, прикладывает к груди руку и стоит так, склонившись. Оглядываюсь и вижу отца. Он стоит у Распятия. И мне уже не страшно: он здесь, со мной. И вдруг ужасная мысль: умрет и он!.. Все должны умереть, умрет и он. И все наши умрут, и Василь Василия, и милый Горкин, и никакой жизни уже не будет. А на том свете?.. «Господи, сделай так, чтобы мы все умерли здесь сразу, а там воскресли!» молюсь я в пол и слышу, как от батюшки пахнет редькой. И сразу мысли мои в другом.
Думаю о грибном рынке, куда я поеду завтра, о наших горах в Зоологическом, которые, пожалуй, теперь растают, о чае с горячими баранками На ухо шепчет Горкин: «Батырин поведет, слушай «Господи Сил» И я слушаю, как знаменитый теперь Батырин ведет октавой:
Господи Си-ил
Поми-луй на-ааас!
На душе легче. Ефимоны кончаются. Выходит на амвон батюшка, долго стоит и слушает, как дьячок читает и читает. И вот начинает воздыхающим голосом:
Господи и Владыко живота моего
Все падают трижды на колени и потом замирают, шепчут. Шепчу и я ровно двенадцать раз: Боже, очисти мя, грешного И опять падают. Кто-то сзади треплет меня по щеке. Я знаю кто. Прижимаюсь спиной, и мне ничего не страшно.
Все уже разошлись, в храме совсем темно. Горкин считает деньги. Отец уехал на панихиду по Жирнову, наши все в Вознесенском монастыре, и я дожидаюсь Горкина, сижу на стульчике. От воскового огарочка на ящике, где стоят в стопочках медяки, прыгает по своду и по стене огромная тень от Горкина. Я долго слежу за тенью. И в храме тени, неслышно ходят. У Распятия теплится синяя лампада, грустная. «Он воскреснет! И все воскреснут!» думается во мне, и горячие струйки бегут из души к глазам. Непременно воскреснут! А это только на время страшно»
Дремлет моя душа, устала
Крестись, и пойдем пугает меня Горкин, и голос его отдается из алтаря. Устал? А завтра опять стояние. Ладно, я тебе грешничка куплю.
Уже совсем темно, но фонари еще не горят, так, мутновато в небе. Мокрый снежок идет. Мы переходим площадь. С пекарен гуще доносит хлебом, к теплу пойдет. В лубяные сани валят ковриги с грохотом; только хлебушком и живи теперь. И мне хочется хлебушка. И Горкину тоже хочется, но у него уж такой зарок: на говенье одни сухарики. К лавке Базыкина и смотреть боюсь, только уголочком глаза; там яркий свет, «молнию» зажгли, должно быть. Еще кому-то?.. Да нет, не надо
Глянь-ко, опять мотается! весело говорит Горкин. Он самый, у бассейны-то!..
У сизой бассейной башни, на середине площади, стоит давешний парень и мочит под краном голову. Мужик держит его шары.
Никак все с шарами не развяжется!.. смеются люди.
Это я-та не развяжусь?! встряхиваясь, кричит парень и хватает свои шары. Я-та?.. этого дерьма-та?! На!..
Треснуло, и метнулась связка, потонула в темневшем небе. Так все и ахнули.
Вот и развязался! Завтра грыбами заторгую а теперь чай к Митреву пойдем пить шабаш!..
Вот и очистился ай да парень! смеется Горкин. Все грехи на небо полетели.
И я думаю, что парень молодчина. Грызу еще теплый грешник, поджаристый, глотаю с дымком весенний воздух, первый весенний вечер. Кружатся в небе галки, стукают с крыш сосульки, булькает в водостоках звонче
Нет, не галки это, говорит, прислушиваясь, Горкин, грачи летят. По гомону их знаю самые грачи, грачики. Не ростепель, а весна. Теперь по-шла!..
У Муравлятникова пылают печи. В проволочное окошко видно, как вываливают на белый широкий стол поджаристые баранки из корзины, из печи только. Мальчишки длинными иглами с мочальными хвостами ловко подхватывают их в вязочки.