Священник Владимир Зелинский
Будьте как дети. Теофания детства
Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви
ИС Р19-901-0007
Предисловие
На пороге озарения безбрежным: откровение детства
Ольга Шульчева-Джарман, врач-педиатр и поэт
Эта книга отца Владимира неожиданна и вместе с тем долгожданна. Так сложилось в истории, что письменное слово Европы было издавна словом мужчин. В том числе и слово о ребенке вспомним врачей Гиппократа и Сорана Эфесского, а также «Мелантия-врача, любившего детей», от которого ничего и не осталось, кроме трогательных надгробных стихов Но как может мужчина, которому не дано вынашивать чадо под сердцем и кормить его грудью, воистину проникнуть в тайну дитяти? Взгляд мужской, лишенный этого опыта сопричастности вынашиваемому ребенку, неизбежно скользит по поверхности Тайна ребенка, особенно ребенка столь малого, что он еще буквально «бессловесен», оставалась в какой-то степени «тайной жен», и, как всякое «женственное», невербализованным и невысказанным. Мужская культура, отстраняясь от этого бессловесия, вырабатывала свои жесткие нормы, позволяя ребенку говорить только тогда, когда он обретет слово и станет «маленьким взрослым», забывая все глубже и глубже свою тайну той поры, когда не разумом, а «изумлением выговаривались слова». Нет изумления, нет небывалого, нет ничего преславного «парадокса», если вспомнить, как звучит это слово на греческом Септуагинты и евангелистов. Есть Закон и есть те, кто его знает. А вне дети, простецы, больные, немые, глухие, и женщины, да, и они, матери младенцев, знающие скорбь и радость «рождения человека в мир». Сурово слово мужей, и не знающий Закона не знает Бога.
О чем же говорит этот странный Сын Мариин? Не лубочный, не учащий «ласковому доброжелательству взрослого к детенышам», а Настоящий, «Иже в вертепе родивыйся и в яслех возлегий нашего ради спасения Христос, Истинный Бог наш»[1].
О чем говорит Он с горы и на «месте равне»? О Царстве и детстве? Уж не о конце Закона ли? О том Царстве, что «подобно забытому детству», из которого мы вышли и в которое еще не вошли.
Парадокс и преславность дел Христовых и в том, что Он обратил сердца мужей великих к малым сим, и человек, принявший залог сей в священстве Христовом, прозревает и видит тайну Христа в дитяти и детстве неподзаконном, хоть и ограниченном множеством невозможностей. Дитяти, которого почитают несмысленным, но се, оно мудро, ибо ему, младенцу, открыта тайна по благоволению Отчему.
Отец Владимир с трепетным вниманием относится ко всякому слову, несущему отсвет тайны детства, будь то Платон или Агада. У Ефрема Сирина и Оливье Клемана находит он слова о чадах Духа Святого не святых, но простых младенцах, умерших на руках своих матерей, безмерно любивших их по образу духа Христа Воскресшего, безмерно любящего создание Свое, малое и беззащитное.
Отсюда и слова отца Владимира о «народе-ребенке», о Церкви-тайне, сияющей в малых сих, и о Царстве, являемом в Церкви: «Оно спешит к нам во Христе, живущем сегодня и грядущем завтра, но ошеломляющее соседство с Ним уже сейчас проступает яснее всего в том, что всегда, изначально, бытийно Христово».
Неожиданность и долгожданность этой книги не только в том, что, открыв ее, читатель не найдет умилительных вздохов порой он обретет совершенно противоположное этому: резкое слово об «осознанной наивности». Не потому умиляется он, как некий римский патриций, pater familias (отец семейства), привыкший чтить Юпитера и императора, что маленькая его внучка тоненьким голоском поет ему христианские гимны. Это мило, да, но это все пройдет, и внучка перед браком пойдет в храм Приапа, а гимны останутся в прошлом, но пока пока пусть поет, неразумное дитя, тешит главу семейства своей невинностью и незнанием жизни И если имя отца семейства Тертуллиан или Августин, это мало что меняет как привычно во взрослом мире ждать чуда «вопреки жесткой доктрине».
Нет, по убеждению отца Владимира, ребенок не вопреки, а для того, чтобы явились дела Божии. Ребенок это письмо Христово в будущее, и если он, покинув детство, не забудет его священных знаков, он станет святым, он станет исполнением замысла Христа Творящего. Приимите залог сей, отец и мать, приимите сей залог залог надежды и святости и явления в мире Великого Христа, Превечного Младенца и Превечного Сына. Он, Сын Мариин и Сын Божий, Младенец-Логос, по Максиму, великому богослову и великому исповеднику, примиряет не только небо и землю, не только рай и вселенную, но и самое жестокое противоречие нашего мира мужское и женское естество в их противостоянии и непонимании.