Я промолчал.
Умница! лицо засветилось в понимающей улыбке и исчезло.
Дверь кабинета открывалась еще несколько раз, внося разнообразные лица и предложения. Я чувствовал себя в состоянии официальной двухчасовой голодовки.
Но поэта не было.
Я нарочито медленно вешал обитую дверь, собирал инструменты; в слезах прощался с Лениным, с тоской проверял точно по наряду отсчитанные деньги и что-то уныло объяснял Долорес Ибаррури относительно замка.
Ни еды, ни коньяка, ни чаевых, ни поэта
У молодожёнов
Прихожу к клиентам. Работа обещает быть лёгкой новая стандартная дверь в новом доме; хозяева красивая, рослая пара с несомненной наклонностью давать чаевые; чудесный весенний день Мыча популярные мелодии классического репертуара, я начал работать.
Моя наиприятнейшая пара покрутилась около меня, повздыхала и ушла в спальню.
Я немного занервничал.
С появлением первых всхлипов я резко замедлил темп работы.
Всхлипы начали перемежаться со стонами. В стоны постепенно входило протяжное «аааа». Резко усилилось прерывистое дыхание и вскоре достигло мощности дыхания десяти лесорубов. Кровать, очевидно деревянная, сначала исполнявшая партию скрипки, теперь визжала всеми народными инструментами.
Молоток бил только по моим пальцам. Дважды я поймал себя на том, что не работаю, а изнемогаю, прижавшись раскаленным лбом к прохладному дерматину.
В спальне орали.
Я чувствовал приближение высшей точки, и, чтобы не оказаться в положении толстовского отца Сергия, решил немедленно повесить на место обитую дверь. Я рывком поднял с табуреток мое «детище» и через мгновение с ужасом понял, что несу его в спальню. От двери спальни меня оттолкнул такой вопль, такой крик восторга, такая песня победы, такой вздох свершения, что у меня не осталось более никакого сомнения в правоте решения Евы откусить от яблока.
Он появился, когда я уже собрал инструменты.
Красиво, проговорил он, позевывая.
И сдачу не взял
Родственники
Не помню, кто из великих рассказчиков часто начинал словами: «Врать не буду» Так вот, врать не буду в домах членов политбюро не бывал. До сих пор меня мучает вопрос, кто обивал им двери, менял замки, циклевал паркетные полы, вешал полки? Живые ведь были люди! Не всё же заседания и великие решения!
Но в домах партработников, разряда этак третьегочетвертого, бывал.
Дома эти очень важны. И черные «Волги». И даже дети. А уж консьержки!..
Едва входишь в квартиру такого дома, тебе немедленно дают понять, что визиту твоему рады, но будут рады еще более, когда ты отсюда выметешься.
Мебель в этих квартирах массивная и темная. Телевизор, как правило, марки «Sony». Множество книг в роскошных шкафах, и обязательно половина из них на иностранных языках. И всегда так убрано, так сверкает паркет, что каждая соринка, исходящая от тебя, а попробуй не сорить при нашей работе, кажется святотатством.
Никогда не видел хозяев квартир. Только хозяек. Это всегда были средних лет, красивые, строгие, недоступные и почемуто высокие женщины, наверняка с высшим образованием. И очень редко видел стариков. Куда их девают? И дети в этих квартирах шумели както не так, както очень поделовому, да и шум этот доносился из такой дальней комнаты, что ни приведи, Господи! случись что-нибудь с ребенком, и добежать не успеешь
О чаевых я и говорить не буду. Какие чаевые от настоящих большевиков?
Порог такой квартиры я и переступил однажды, чтобы вставить роскошный шведский замок в величественную дверь огромного хозяйского кабинета. И первое, что увидел над письменным столом здоровенное цветное фото Арафата, улыбающегося, самодовольного. Вокруг Арафата висели многочисленные фотографии упитанных ближневосточных шейхов, грустное, наверное, последнее фото Насера, фото Хафеза Асада, короля Хусейна и прочих.
Из чрева книжного шкафа сверкали цветастые корешки книг, украшенные арабской вязью. Было ясно, что хозяин деятель ближневосточного ведомства.
В полной тишине я весело ковырялся стамеской в дубовой двери, как вдруг появился старичок. Маленький, чернявый, взъерошенный, курносый, с озорными глазами, и очень небритый. На редкость очаровательный, несуразный старичок. Он прошмыгнул мимо меня в кабинет, сел в темное кожаное кресло, при этом ножки его болтались в воздухе; точно как шкодливый первоклассник, подмигнул мне и высоким голосом приказал не обращать на него никакого внимания и продолжать работать.