Но в раскаленной субстанции ада
Мучиться будет даже мой прах,
Что не сумел рассказать тебе правду,
Зачем мне север и остров во льдах.
Планету нашу по точным прогнозам
Ждет катастрофа и Высший Совет
Мне вверил Центр анабиоза,
С тем чтобы в нем через пару лет
Вводилось семь миллионов в месяц
В анабиоз здоровых людей
И было для каждого номера место
В контейнерах супер-ракет-кораблей.
И ряд бухгалтерских показателей,
И биотехнологический тест
Крепились к номеру обязательно,
И номер входил в планетарный реестр.
И все опечатано, в прочных бюветах
И в сейфах, охрана, специальный контроль,
Под кодами хитроумных секретов,
И каждые сутки меняют пароль.
Подписками весь персонал ограничен:
Запрет общенья с внешней средой,
Чтоб ни звонков, ни записок, ни личных
Контактов, ни даже писем домой!
* * *Лед заполярный для нас самый главный
Технологический компонент:
Перечень свойств его многогранных
Вылиться может в длинный сонет.
Термостабильный, как хладоноситель,
В анабиозе незаменим,
И многорукий, и многоликий,
Он словно одушевленный. И с ним
Мы подготовим, проверим, погрузим
В трюмы космических кораблей
Свыше шести миллиардов мумий
И тем возродим планету людей.
Ночное небо
Сквозь матовую завесу
Просачивается Кассиопея.
Достать бы рукой поднебесье
И в пустыне звезды рассеять!
Все равно, из какого полушария
Созерцать бесконечность.
Бледное небо, луна янтарная,
Край земли искалеченной.
Как стальная ферма, держит углами
Млечный Путь большое созвездие.
Луч скользит по граням
И умирает в бездне.
И бродит бессмертие хрупкое,
Как рожденный досрочно,
И сжимается вечность губкой,
И сомненья приходят ночью
Но, говорят, счастлив тот,
Кто часто видит Кассиопею.
И я, холодной красотой
Пораженный, пьянею.
Только по коже мороз,
Когда неосмыслима бесконечность,
Слышен стон умирающих звезд
И органом звучит вечность.
В пустыне
Уходят мачты в серый горизонт,
Перерезая небо сизой бритвой,
Горячий ветер в проводах поет
И проникает в душу, как молитва.
Куда ни глянь, ни крыш, ни желтых юрт,
Песок безбрежный не охватишь глазом.
Давно ушли кочевники на юг,
Но рвется на восток оседлый разум.
Я долго был среди густых полей,
Зеленых гор и шума городского
И вот стою на выжженной земле́
Не путешественник, а житель новый.
Прислушиваюсь к гулу вдалеке́
Под самолетом проплывают строчки
Моих следов на огненном песке,
Уже в бульвар скопированных зодчим.
Смотрю далеким самолетам вслед
В пустынном небе над пустыней бледной
Один как будто на большой Земле,
Земля как будто на краю Вселенной.
Встреча
Играло море древней синевой,
Из-за горы катилось эхо грома,
Ее вершина розовой иглой
Светилась в сполохах ракетодрома.
С печатью грусти на худом лице,
Откинувшись в седле, как на подушки,
Съезжал с холма на белом жеребце,
Съезжал сам Александр Сергеич Пушкин.
Не верилось ему, что он живет,
Что груз веков его не сгорбил спину,
И роковой свинец в груди не жжет,
И руки ослабевшие не стынут.
Ожили чувства через сотни лет
Триумф науки дерзостной и строгой,
Бессильным оказался пистолет
Перед могучей, праведной эпохой.
Несметным поколеньям, как огонь,
Его служила лира беззаветно,
И вот с благословления богов
Смогли потомки воскресить поэта.
Он здесь и где-то там, в седой дали,
Где путь, как вспышка, был и жгуч, и краток,
Возможно ль начинать без Натали
Четвертый, с честью прерванный десяток?
Прекрасен мир знакомый и чужой
И как в нем отыскать для сердца друга?
Возможно ль снова стать самим собой
Средь улиц скоростного Петербурга?..
А жизнь брала свое, и дивный путь
Уже в ней пробивали биотоки,
И вдохновение теснило грудь,
И наплывали пламенные строки,
И наполнялся смыслом дальний гул,
Чертивший в глубину Вселенной трассу
Стоял живой поэт на берегу
И говорил: «О море, здравствуй, здравствуй!»