И дворничиха с ходу ему объяснила: она записывает добрые дела из такого расчета: пять сама делает, так в ответ одно бывает - получает... добро...
- Вот бы заглянуть в эту ее книгу добрых дел! - задумчиво сказал Лев Израилевич, когда тетя Паня простилась.
- Я думаю, там чисто, ничего не записано, - ответил Миша. - Тогда почему она прибегала? А чтоб кусочек энергии от нас оторвать...
Да, не будем о ней, а будем о... Достоевском! Так сказала Света, но Лев Израилевич достал пачку индийского чая, и она послала Антона ставить чайник.
- Подождите, это слишком высоко! - закричал гость.
- О Достоевском - слишком высоко?! Ах, нет... живем высоко, у вас дыхание перехватило... понятно... значит, коньяк сначала? Ну, вы нас балуете... - Света уже достала свои любимые (свадебный подарок) "ситцевые" чашки, которые доставала лишь для дорогих гостей.
- А выгодно она делает добрые дела: то домоуправше, то паспортистке дарит фартуки, - заметил Миша задумчиво.
- Опять! Ты позволил ей присосаться, поставляешь ей энергию, не вспоминай... Миша! Лев Израилевич, какой у вас свитер! Откуда? Женщины вам вяжут?
- Вяжут. А что с ними делать! - И он разлил коньяк прямо в ситцевые чашки.
- Это Лев Израилевич, как всегда, после бассейна, - пояснил Антон Насте.
- Я полный... хлорки... ох, льют ее!.. - Он вытер слезящиеся глаза. Безобразие прямо... Почему давно не был? - продолжал он. - А, писалось, наверное. - (Докторская диссертация то идет, то нет, объяснил Антон Насте.)
Миша мрачно листал подаренные тома "Индийской философии". Чем ценнее подарки Льва Израилевича, тем сильнее он подозревал гостя во влюбленности, взаимности и так далее. Вечно эти книголюбы и холерики где-то знакомятся.
- Вы девочку взяли? - второй раз спрашивал Лев Израилевич у Миши, и губы его так сильно сжимались и разжимались при этом, словно он с огромной силой бросал их друг на друга.
Неужели будет отговаривать? Взяли, а что?
- Мы там приготовили мешок всего... постельное белье, кофточки... Вы бы приехали да увезли, а?
Света улыбалась, Света обещала приехать, Света резала колбасу на закуску.
- А кто сидел рядом с Львом Израилевичем на последнем заседании у книголюбов? - спрашивала она. - В синей кофте и с крашеными волосами!
- Неужели с крашеными? - изумился Лев Израилевич.
- А вы что, не заметили?
- Мы, мужчины, ведь не воспринимаем внешне, мы больше внутренне... свечение... Свечение от женщины усиливается или уменьшается... А это кто вас так написал - Настя?! Где я уже видел такие облака, показывающие кукиши, - у Пикассо? - И тут он почувствовал, что свечение от Светы усилилось. И Миша это понял, поэтому срочно обнял жену: вот она у него какая, взяла девочку, научила рисовать...
- Вам нравятся мои доски? А некоторые говорят... ярко чересчур. Настя принесла из детской еще несколько работ, несколько своих "яркостей".
Вот один человек видит в картине красоту, а другой - не видит. Что это значит? Значит, она внутри нас, красота-то, в душе, говорил Насте Лев Израилевич. Выпили за красоту.
- Ты какие книжки любишь читать, Настя? - спросил он.
Пока что она еще над "Пеппи" засыпает, призналась Света. Свечение усилилось, заметил Лев Израилевич.
- А можно... я сделаю набросок ваш... для портрета, дядя Лев?!
О законах
- Цвета, Цвета! А как нарисовать это? Ну-у кааак?..
Что же это? Оказывается, Настя видела... увидела... нет, не подглядела, а так вышло, что... в общем... нет, не так! С самого начала. Ведь в комнату соседки Нины дверь всегда заперта! А тут была открыта. Ее ветром-сквозняком открыло... Окно было настежь, когда Настя вбежала, чтобы узнать, что случилось. Вбежала и замерла. Чуть не умерла, как Настя говорит. Нина за ноги изо всех сил держала йога Андрея, который хотел выброситься в окно. Хорошо, что он не успел. Оказалось: Нине тополь мешал ветками своими лез в окно. Свет-то нужен...