— А что есть? Если вы ее читали, объясните мне, какие тут могут быть параллели! Лично я вижу единственную. Поскольку Каменский раньше жил в Монголии…
— Откуда вам это известно?
— Полгода назад мы напечатали одну его статью, публицистическую, но разбавленную личными воспоминаниями. В ней доказывалось, что монголы скоро восстанут против Пекина, и содержался пламенный призыв к общественности: мол, мы, русские, должны помочь им в борьбе за свободу, как помогли нашим братьям на Балканах. Тема показалась нам актуальной, и написано было с подкупающей искренностью. Хотите взглянуть?
Порывшись в ящике стола, Зильберфарб достал нужный номер за октябрь прошлого года. Иван Дмитриевич начал читать со второй колонки: «Искусственно созданное величие Китая хотя и ослепляло Азию, пока народы ее не вошли в непосредственное общение с другими государствами, но, судя по отношению к китайцам жителей Монголии, владычество это не возбуждало ни симпатий, ни сколько-нибудь прочных привязанностей. Установления китайской гражданственности не несли в себе одушевляющих начал. С головами, набитыми отвлеченными принципами китайской морали, с умом, отуманенным корыстью и опиумом, и с пустыми карманами чины всех рангов заботятся прежде всего о возможно быстром наполнении пустоты этих карманов. Под лапами китайского дракона глохнет дух предприимчивости, убивается стремление к возрождению национальной культуры, — все обрекается мертвящему застою и удерживается в рабском повиновении страхом немилосердного возмездия, каковое постигло поголовно истребленных джунгар…»
Он выхватил еще два-три абзаца из середины: «Китайцы по натуре трусливы и в борьбе рассчитывают не столько на смелость, сколько на пассивное сопротивление. Они боятся непогоды, не переносят холода; кроме того, военная служба у них не пользуется почетом и составляет ремесло тех неудачников, кому не удалось проложить доступ к гражданской службе или подыскать себе дело, обеспечивающее существование. Как правило, китайские офицеры — люди сомнительных нравственных качеств, и понятие о долге, представляющее собой неотъемлемую принадлежность воина, для них попросту не существует. В самом внешнем виде китайца нет ничего мужественного и воинственного, ни один народ в мире не имеет так мало военных песен и не прославляет с таким постоянством радости мирного труда. Не то что монголы! Они являют собой полную противоположность…»
— Так вот, — закончил Зильберфарб, — Каменский жил в Монголии, как профессор Лукасевич из «Секрета афинской камеи»— в Африке. Может быть, он тоже вывез оттуда что-то такое, что для кочевников является национальной святыней?
— Каменский сам прислал эту книжечку в редакцию?
— Нет, я купил ее в лавке вместе с другими сочинениями Н. Доброго. Если бы он выполнил свое обещание, я упомянул бы об этом в моей статье.
— Между прочим, статья ваша написана очень ярко, — похвалил Иван Дмитриевич. — Чувствуется мастерское владение словом.
— Благодарю.
— Так и видишь эту зловещую карету на пустынной вечерней улице, этого кучера в маске.
— Благодарю, благодарю.
— Замечательно! Просто диву даешься, как удалось вам столь зримо изобразить то, чего вы в глаза не видывали.
— Что-о?-очнулся Зильберфарб, убаюканный предыдущими комплиментами.
— Не секрет, — напористо продолжал Иван Дмитриевич, — с зимы тираж «Голоса» стремительно падал, зато вчерашний выпуск с вашей сенсационной статьей расхватали еще до полудня. Я справлялся у газетчиков. Примите мои поздравления! Рекламный трюк был задуман блестяще и, будем надеяться, принесет желанные плоды. Жаль только, что вы подрываете у русских людей доверие к печатному слову.
— Вот как? Вы не верите мне?
— Виноват, не верю.