Вероятно, после покушения Каменский искал у него защиты как у доброго знакомого, прототипа своего любимого героя, сыщика Путилова, но Путилин использовал его откровенность в собственных интересах. Уяснив суть вопроса, он тоже стал шантажировать Довгайло. Добившись отступного и понимая, что Каменский теперь опасен для него самого, он, возможно, и спровоцировал Довгайло на преступление. Путилин намекнул ему, что убийство останется нераскрытым. Оно запланировано было на вторник, между 11 и 12 ч. утра. Путилин пометил это на своей визитной карточке, но по неосторожности оставил ее у Каменского, когда в последний раз приходил к нему на квартиру. Иначе сложно объяснить кое-какие странности его поведения, а также то, что в помощники он взял агента Гайпеля, человека, с одной стороны, неопытного, с другой— преданного ему лично…»
— Этот свой доклад, порвав его, Зейдлиц потом выбросил в мусорную корзину, а я незаметно достал обрывки и дома подклеил их, — сказал Иван Дмитриевич. — К концу вечера ему пришлось признать ошибочность своей версии. Хотя кое-что он угадал верно.
— Что, например? — спросил Сафронов.
— Например, то, что Каменский и жена Довгайло состояли в интимных отношениях.
— Да, — покивал Мжельский, — у меня сразу вызвала подозрения та песня с рефреном «я вспоминаю тебя». Похоже было, что эти слова относятся не к Монголии, а к самой Елене Карловне.
— Ну-у,-разочарованно протянул Сафронов. — если окажется, что Каменский застрелился из-за любви или Довгайло ухлопал его из ревности, я прячу голову под крыло и не желаю знать правду. Лучше соврите, но подыщите что-нибудь менее банальное.
— Не выйдет,-ответил Иван Дмитриевич. — Когда идешь «путем всея земли», трудно найти на этой дороге что-то такое, чего никто до тебя не находил.
Могильным холодом тянуло сквозь половицы веранды. Прямо за столом Иван Дмитриевич вскипятил на спиртовке кофе, чтобы согреться самому и взбодрить слушателей.
— А на следующий день, при обыске на квартире Довгайло, — продолжал он, — я нашел припрятанную в укромном местечке тетрадь с записками Елены Карловны. Среди прочего там излагались обстоятельства, при которых она познакомилась со своим будущим мужем.
Затем отрывок из ее воспоминаний был если не процитирован, то пересказан близко к тексту и от первого лица:
«Родилась я на Урале, в городе Кунгуре Пермской губернии. Мой отец преподавал маркшейдерское дело в горнозаводском училище, но, когда мне было шесть лет, его за пропаганду сослали в Якутскую область. Там он вскоре умер от пневмонии. В Якутии, говорила мама, вечная мерзлота, наш папочка лежит в земле целый и невредимый, совсем как живой, только мертвый, и так будет лежать миллион лет, пока не растают льды на Северном полюсе. В детстве я представляла его могилу похожей на дворец Снежной королевы или на Бриллиантовый грот в пещере под Кунгуром. Эта едва ли не самая большая и загадочная из европейских пещер находилась в получасе ходьбы от нашего дома. Никто не знал, на сколько верст протянулись ее лабиринты, ни один человек не прошел их до конца. Поговаривали, будто конца у них вообще нет. Относительно неплохо известны были только ближайшие к входу коридоры и гроты, в том числе Бриллиантовый. По сводам, отражая пламя факелов, искрились купы льдистых кристаллов, но, если постоять подольше или поднять факел повыше, хрусталики быстро таяли, гасли, с мелодичным шорохом срывались вниз, невесомо-звонкими иглами рассыпались на полу, и слезы вдруг подступали к глазам, так странно сочетались вечность и хрупкость в их ломких прозрачных тельцах.
Я слушала эту ледяную музыку сама по себе, мама — вместе с Петром Францевичем. Он тогда приехал из Петербурга и все лето прожил в Кунгуре, пытаясь найти якобы спрятанные в нашей пещере буддийские реликвии.