И нужное теряет время;
Тогда, не только над душой
Не властен царь ее рассудок;
Но деспотизм теряет свой
Сам идол статуи желудок.
В деревне, мертвая печать
Чарует глушь уединенья
И может нам, для утешенья,
Бессмертное передать.
И как люблю я с человеком
Отсутствующим говорить!
Одно нам средство, не у ныть
И медленно следить за веком;
Но в жажде духа я хожу,
Сгорая мукою Тантала,
В литературу я гляжу
Сквозь тусклое окно журнала.
Благословен язык Римлян,
Язык Гомера и Тевтонов,
Они собрали дань поклонов
И удивление племен;
Люблю их сладкие напевы,
Их вечно пламенный перун,
Огня сердечного пригревы
И дивный звон волшебных струн;
Поэзии дожди и громы
Они умели сохранять,
На ниву тощую в альбомы,
Дары небес не расточать:
Расстраивать боялись лиру,
Рождать стыдились комплимент
Ума мишурный позумент,
Постыдный фимиам кумиру;
От света их бежала тьма,
Они лишь истину искали
И небожителя, ума,
Земною грязью не марали.
Постыдно идолам служить
Тому, кто дар приносит Богу,
Он избрал верную дорогу
И к небу долг его парить.
Летая мыслью свободной
За беспредельностью миров,
Толпы земной, толпы холодной,
Чуждаться должен он оков.
Беседуя с самим собою,
В уединении старик,
Так проповедовал, порою,
Правдивой истины язык.
Он прав, глагол красноречивый
Не должен унижаем быть:
Напрасно лестью прихотливой
Мы медь желаем золотить;
К чему излишняя забота?
Природный ей изменить звук,
Слетит обмана позолота
И весь откроется недуг,
Товара скрытая доброта.
Ещежь, возможно ли терпеть
Чтобы, как змеи, пресмыкались
В лазурь могущие лететь,
Чтобы поэты унижались?
Для змей и гадов создан дол
Не пресмыкается орел
II
И так, старик, очки надвинув,
Сидит безмолвно под окном,
Меж тем как, с тучами нахлынув,
Разгрохотался ярый гром.
Чрез сени есть еще светлица,
В ней, цвет поблекнувший весны,
Хлопочет старая девица,
Передвигая чугуны;
Кривой батрак на лавке дремлет,
То в полусонье буре внемлет,
То, от удара, пробудясь,
Вдруг озирается крестясь;
Стоит у печи Маргарита
(Так знали деву старых лет),
И кот, любви ее предмет,
Мурлычет грустно у корыта.
Кругом расставлены горшки,
В углу ухваты с кочерьгою,
Ведро, с колодезной водою,
И в нем капустные вилки.
Все это гений Маргариты
В порядок стройный приводил,
Два раза кушанье творил,
Стол не блистательный, но сытый.
Дом, садик, кухня, огородов,
Везде труды, везде заботы;
Но бремя трудное работы
Она без ропота несет;
Притом же старичок почтенный
Прохожих любит зазывать,
И долг ее определенный
Их успокоить, угощать.
Ее помощником, на службе
Один Антон, батрак кривой,
И потому между собой
Живут они в ужасной дружбе.
А чтож о нем? он не дурак,
Работать также не лепится,
По мере сил своих трудится,
Без меры нюхает табак;
Но в сторону три эти глаза,
Об них я должен помолчать,
Мы в продолжении рассказа
Еще увидимся опять.
Несется из избы соседней,
Где пастырь наш один сидит,
Вопрос: «друзья! Кто там в передней,
Куда давался Леонид?»
Кухарка кинулась проворно,
За нею тащится Антон
И басом возглашаем он:
Знать на дворе-с! «Прошу покорно!
Я не заметил как ушел;
Все здесь сидел он и вертелся
Что, чай на бурю загляделся?
Вот утешение нашел!
Поди, разведай, где он бродит?»
Батрак с кухаркою идут
И, через несколько минут,
Мой Леонид в светлицу входит;
Сухой нет ниточки на нем
И весь промочен он дождем,
Спешу его знакомить с вами,
И небогата чудесами,
Ее, не многими словами,
Перескажу я вам слегка:
Отсюда, с версту, за рекою,
В деревне жил его отец;
Но Леонид мои, наконец
Остался круглым сиротою,
Один, без руководства, так,
Как без Минервы Телемак.
Именье, гончие собаки
До неуплаты довели,
Из личных ссор, едва до драки
Заимодавцы не дошли;
Бранились, вздорили, кричали,
Едва не добрались до пуль,
Всю движимость перетряхали,
А результатом вышел нуль.
Именные, между тем, ценили,
Потом опеку наложили,
Потом, как водится, оно