Чревовещатель заметил это; кукла и красный рот немедленно повернулись к ней:
— Мы нравимся вам, сеньора? Спасибо, нам очень приятно, что мы пришлись по душе такой гвапе 12 , свои-то мало что понимают в нашем искусстве, свои никогда не ценят при жизни артистов, только чужаки отмечают в нас талант, правда? — обратился встрепанный человечек к попугаю.
— Ходер 13 — ответил тот, — истинная правда.
— А ты эмигрируй! — воскликнула страшная голова из папье-маше.
В зале притихли: такого рода шутки были не по душе Пуэрто-дель-Соль 14 .
— Оле! — крикнул Роумэн и зааплодировал. Все засмеялись успокоение — кто-торискнул первым, слава богу, на мне никакой ответственности, однако от аплодисментов люди воздержались, ограничились одобрительным «оле!», к делу не пришьешь, да и потом голос в толпе езде надо доказать, ажест заметить значительно легче, — в каждом ресторане ночью появляются шпики из секретной полиции, кто знает, нет ли их и сейчас?
— Меня заставляли репетировать встречу с тобой, — сказала Криста. — Ты не представляешь себе, как это было унизительно... Они спросили, правда ли, что я люблю тебя. Я ответила, что ты просто хороший партнер в постели...
— Да?
— Ты понимаешь, отчего я именно так ответила?
— Нет.
— Потому что палачам никогда нельзя показывать, кого ты любишь. Они обязательно этим воспользуются, будутжать именно на это, выкручивать руки, сулить, доказывать, унижать... Я знаю, я испытала это на себе, потому что просила за па...
— Я знаю.
— Я понимаю, что знаешь. Но ты дослушай меня все-таки. Я не скрывала своей любви к нему. Более того, я объясняла им, за что я люблю... любила папочку... Я пыталась рассказать им, какой он умный, честный, красивый, как он добр к людям... Понимаешь? Я рассказала им такое, что они смогли использовать в тюрьме — против папы. Они пугали его, что я тоже арестована... Иначе откуда бы они узнали такое о нем?
— Ты рассказывала об этом Гаузнеру?
— Ему тоже. Ты ведь теперь, наверное, знаешь имена всех, кому я рассказывала про папу...
— Да.
— Ох, как хорошо, что ты так ответил, милый...
— А как бы я мог ответить иначе?
— Ты мог солгать.
Он покачал головой:
— Ложь укорачивает жизнь.
— Когда как.
— Ты имеешь в виду «ложь во спасение»?
— И это тоже.
— Может быть. Только я всегда стараюсь говорить правду.
— Даже когда говоришь со своими агентами?
— Да, — он усмехнулся. — Им-то как раз довольно трудно врать, они здесь очень высокие люди, могут меня перепроверить... А что касается Гаузнера... Ты слышала три хлопка?
— Какие?
— Когда ты стояла на балконе?
— Да. Я подумала, что вы обмываете сделку... Гаузнер очень любит обмывать договор... Обязательно открывает бутылку шампанского...
— Больше не откроет.
— Откроет.
— Нет, — Роумэн покачал головой, — больше не откроет. Это было не шампанское, человечек. Это были выстрелы из пистолета с бесшумной насадкой, из которого Гаузнера пристрелили... Так что живи спокойно.
— Хорошая новость... Жаль, что этого не сделала я... Но ведь репетировал со мной другой человек.
— Пеле?
— Нет.
— Кемп?
— Нет, другой. Я не встречала его раньше.
— По фото узнаешь?
— Конечно... Но ты дослушай меня. Ладно?
— Конечно, — ответил он, чувствуя, как сердце снова заколотилось, словно заячий хвост, и колышаще зашумело в висках.
— Так вот, он репетировал со мною нашу встречу... Каждый мой жест и слово... Торговал он при этом твоей жизнью... Он не поверил, что ты просто хороший партнер в постели... Они мне рассказали, что тебя пытали и ты перестал быть мужчиной... Я ответила, что мне как женщине лучше знать, мужчина ты или нет... Но это все пустое, милый... Я подписала обязательство работать против тебя.
— Я предполагал это.
— А почему не спросил?
— Потому что я знал, что ты непременно расскажешь мне об этом.
— Я сама не знала, расскажу ли я тебе. Вот. Ну и рассказала.
— Спасибо, человечек.