— Теперь можно спокойно разговаривать.
— И раньше можно было спокойно этим заниматься, — усмехнулся Роумэн. — Пейте виски, пока оно не закипело.
«А если рискнуть и связаться с Лиссабоном, — подумал Райфель. — Что-то мне не очень нравится эта просьба Ланхера: почему я должен писать то, что храню в голове? Но я не имею права к нему звонить, это нарушение конспирации, только связник может осуществлять контакт; положение не из приятных; посмотрим, как этот Ниче — впрочем, какой он к черту Ниче, псевдоним, ясно, — станет вести разговор, надо постараться егооткрыть ».
— Это местное виски? — спросил Райфель.
— Нет. Я попросил шотландское.
— Так и дадут! Конечно, это здешнее пойло, — Райфель понюхал стакан, — сразу можно отличить.
— Какая разница? И то, и другое — дерьмо. Если бы мы пили с вами в Шотландии, в деревенском доме — одно дело, а так... В какое время вам позвонил Риг... Киккель?
Райфель усмехнулся:
— Можете не поправляться, настоящая фамилия Киккеля мне знакома, как и вам...
— Разве вы тоже из Линца?
— Да. Кто вам сказал?
— Я прочитал объявление в газете, — усмехнулся Роумэн. — Воскресный выпуск аргентинской «Кларин»: что, мол, в Игуасу проживает штурмбанфюрер СС Лаурих, работающий ныне под фамилией Райфель, а к нему на связь едет член заграничной организации НСДАП Пол Ниче, он же Пауль Найджер, наделенный функциями инспектора, — по согласованию сцентром .
Райфель расслабился — впервые за время всего разговора:
— Если вы знаете мою настоящую фамилию, мне легче разговаривать. Согласитесь, просьба нашего с вами общего друга написать сообщение о проделанной работе выглядит несколько странно.
— Каждый уровень к делу конспирации относится по-своему, — ответил Роумэн, посмотрев на портье; тот медленно выплыл из-за своего бюро и отправился к бару наливать новую порцию скотча. — Вы обязаны бояться слова написанного, а мне, увы, с ним только и приходится иметь дело... Так вот, о Штирлице, Ригельте и Шиббле. Центр интересует это дело. Расскажите мне подробно, желательно по часам: когда позвонил Ригельт из Рио,что он произнес, почувствовали ли вы в его голосе волнение? Панику? Растерянность?
— Волнения не было... Особого волнения, так будет точнее...
Портье поставил два стакана, сказав при этом обязательное «сеньорес». «В Испании бы непременно сказали „кабальерос“, — подумал Роумэн, — врожденное преклонение перед всадником. Действительно, на английский это слово переводится как „всадник“ или „наездник“; смешно, если бы в Нью-Йорке в кафе мне говорили, передавая тарелку с сандвичем, не „мистер“, а „всадник“! Сюжет для юмористического скетча».
— Принесите мне пива, — сказал Райфель, не глядя на портье, — только холодного.
— Да, сеньор.
Проводив взглядом его сутулую спину («Странно, такой молодой парень!»), раздраженно заметил:
— Обязательно принесет теплое. Они слышат только себя или же оратора на площади, все остальное проходит мимо них.
Роумэн посмотрел на часы; Райфель понял его:
— Нет, я бы не сказал, господин Ниче, что Киккель был особенно взволнован. Он просто очень настаивающе сказал, чтобы я немедленно, прямо сейчас, напечатал объявления о возможности уйти в сельву на охоту — с запоминающимся адресом — и развесил их в самых броских местах аэропорта.
— В связи с чем?
— Он не объяснил... — Райфель испытующе взглянул на Роумэна. — Да и потом это не по правилам...
— А звонить по телефону, по международному телефону, это по правилам? — голос Роумэна сделался металлическим. — У нас нет к вам никаких претензий, вы поступили верно, речь идет о том, что Ригельт завалил операцию, вот о чем идет речь...
— Неправда, господин Ниче. Мы передали информацию о том пансионате, где остановился объект наблюдения...