Кухня, правда, большая, метров пятнадцать, сейчас у нас мода совмещать кухню и гостиную, получается довольно удобно — тут тебе и рефрижератор, и электроплита, и радиоприемник, и большой стол с низким абажуром... Правда, так устраиваются обычно в больших семьях, где есть дети...
— У меня есть деньги. Пол... То есть они могут быть...
— Как это надо понять?
— Это надо понять так, что после папочки остался красивый дом. Его купят немедленно. Прекрасный парк, спуск к фьорду, там у нас раньше стояла красивая яхта с очень сильным мотором, папа прекрасно водил яхту, как заправский моряк...
— Не надо продавать его дом. Лучше мы станем ездить туда в отпуск.
Криста покачала головой:
— Ни за что. Я хочу, чтобы ты продал тот дом.
— Хорошо. Только не торопись это делать. Единственное, что растет в цене, так это земля.
— Ты хочешь, чтобы я все время сидела в нашей квартире?
— Не понял. — Роумэн закурил, повторив. — Я что-то не понял тебя.
— Знаешь, я ведь действительно люблю эту чертову математику.
— Тебе хочется продолжать занятия?
— Собственно, занятия я давно закончила, мне осталось защитить докторскую диссертацию... Не сердись, это, наверное, очень страшно — спать с магистром, но я магистр...
— Оп-па! Хорошо, что ты не сказала об этом раньше, я бы ни за что не женился на магистре, это противоестественно!
— Пол, какой цвет ты любишь больше всего?
— Зеленый.
— А число?
— Тринадцать.
— Нет, правда...
— Клянусь тебе: моя любимая цифра — чертова дюжина.
— Тебя больше тянут брюнетки или блондинки?
— Больше всего меня тянет к тебе.
— Это же тест, милый! Я тебя изучаю.
— Во время тестов надо говорить правду?
— Только.
— Вот я и ответил тебе правду.
— Ты хочешь, чтобы я придумала наш будущий дом? Или он у тебя в голове?
— Он у меня в голове, но я буду счастлив, если ты сделаешь наш будущий дом на свой лад.
— Нет, лучше, если ты сделаешь все так, как тебе нравится. Мне по душе твой стиль. Это только кажется, что у тебя беспорядок. Я заметила, ты прекрасно ориентируешься в своем мнимом беспорядке, значит, так задумано... Мне очень нравится, как ты устроил свою мадридскую квартиру...
— Да я и не устраивал ее вовсе, веснушка!
— Нет, устроил... Ты очень легко обживаешься на новом месте, ты и в Нью-Йорке освоился в нашем номере, словно прожил там целый год. Это завидное качество — уметь легко и без комплексов обживаться на новом месте... А ты хочешь навестить своих родственников?
— У меня двоюродный брат и какая-то там тетя... Я не верю в эти самые родственные связи, если про них вспоминаешь только перед рождеством, когда надо рассылать поздравительные открытки... Я никогда не был избалован родственными связями, знаешь ли... Мама меня не очень-то и хотела, она жила другим, — он как-то странно поморщился, словно гримаса пробежала по лицу. — Отец погиб в автомобильной катастрофе, а я с восемнадцати лет, когда поступил в университет, — один. Хотя нет, неверно, у меня всегда было много друзей, с тех пор я и уверовал, что родственные связи порой бывают формальной обязанностью, а дружество — настоящим братством. Кстати, мы с тобой летим к брату, Грегори — брат мне, настоящий брат по духу... Ты себе не представляешь, какой прекрасный он парень...
— Я ни разу не слышала от тебя плохого слова про людей, с которыми ты знаком... Они у тебя все «прекрасные» и «замечательные», «умницы» и «храбрецы».
— Если человек твой друг, он обязательно самый прекрасный, храбрый, умный и честный.
— Тебе никогда не приходилось разочаровываться?
— Это слово неприложимо к понятию «друг», конопушка. Это значит, что нектоиграл , чтобы понравиться мне, войти в доверие, приблизиться... Такой человек не был другом... Чего ж тогда расстраиваться? Потеря только тогда похожа на кровоточащую рану, когда есть что терять.
— Ты позволишь мне выпить?
— Что это ты вдруг?
— Не знаю.