Где-то он находил такие слова
Я хлюпал носом, честно признаваясь в зловредном влиянии татаро-монгольского Батыя. Книга, мол, попутала.
Хм Так ты читатель? удивился директор.
Читатель, читатель, подхватила «русачка» Клавдия Ефимовна. Думает, я не вижу, как он книгу под партой прячет. Прямо посреди урока!
Бедная мама только губами шлепала. Как рыба. Сказать-то ей было нечего. Меня и дома от книги было не оторвать. На все мамины просьбы сходить за водой или помойку вынести, я отвечал одно: «Сейчас! Сейчас дочитаю!». И не поднимался, пока мама на стену не лезла.
А еще он дрова пилить не любит! ябедничала «русачка». Ребята вкалывают, а он в сторонке посвистывает
Ну, уж это она загнула. Свистеть я тогда совсем не умел.
Всю дорогу домой мама молчала. Это было как-то не похоже на нее. В темноте я не видел ее лица и не мог понять, уж не плачет ли она? Только этого мне не хватало. И так муторно. Я все гадал, какие пакости ждут меня теперь. Ясно же, что навеки и до смерти мне по-немецкому больше двойки не светит. Стану я обмылком вроде Мурнева, об которого только ленивый ноги не вытирал. И друзья мои будут делать вид, что ничего страшного со мной не случилось и что обычное дело оставаться на второй год.
Мама долго не могла уснуть. Все крутилась и вздыхала. И бормотала:
Айн гот веймс
В смысле «один бог знает». А что «бог знает», не договаривала. Может, он знает, чем платить за деревья. Хотя вряд ли. Но одно точно: что из меня выйдет один бог знает.
И мне не спалось. Не только из-за «навеки и до смерти». Я вдруг вспомнил, что не зашел к Бурлакам и не предупредил их. Что-то теперь будет?
Утром я без маминого понукания вынес помойное ведро. Быстро шваркнул то, что там было, в мусорный ящик и рванул к «вороньей слободке». Поднялся по лестнице и постучал в дверь к Бурлакам. Сначала тихонько, чтобы соседи не слышали. Потом громче. Потом ногами. Потому что никто не открывал. «Спят что ли, сони? подумал я. Ирка же в первую смену учится!».
Ты что, обалдел? высунула голову Иркина сестра Лида. У тебя горит?
И тут же пооткрывались двери у Кириловых, у Ефимовых, у Михайловых.
Горит? Где горит? загалдели соседи. Но Лида схватила меня за плечо и втащила в дверь.
Ты к Ирке что ли? Так она давно ушла.
Не-а замотал я головой. К отцу.
С чего это? Какие у тебя с ним дела?
Надо!
Валенки отряхни! сунула она мне веник.
А тут и сама Рыбачиха вышла.
Ранний гость, говорит. Тебе чего?
Сказать надо.
Ну, так говори!
Не вам
А, пацан выполз из комнаты Бурлак. Сегодня он не был таким черным. И таким страшным. Просто каким-то усталым. Больным, наверное. И дымил «Беломориной». Как паровоз.
Что хорошего скажешь?
Да ничего
Я хотел сказать: «ничего хорошего!» А сказал только:
Ковалиха
Он пожал плечами, но Бурлачиха и Лида сразу все поняли.
Узнала, гадина! От кого?
У меня чуть не вырвалось мамино «Хвейс!». В смысле, «Я знаю?». Но успел спрятать глаза куда подальше. Во рту стало сухо-сухо. И смог чуть слышно выдавить:
У вас что «минус сто»?
Что? в один голос спросили женщины. Но Бурлак только усмехнулся:
Минус тридцать девять
Ковалиха будет копать! догадалась Лида.
Уезжать мне надо! выдохнул дым Бурлак. И поживее! И поглубже!
Но и жена, и дочь замахали на него руками:
Тебе лечиться надо! А где ты там хороших врачей найдешь!
Да уж как-нибудь
Все трое завздыхали, загрустили. А я стал потихоньку пятиться к двери.
А доктор Брук! вдруг вырвалось у меня.
Такой Брук один на всю страну, вздохнула Бурлачиха.
Спасибо, пацан! проводил меня Бурлак. А ты и, правда, хороший парень!
На нашей улице все хорошие! вырвалось у меня. Хотя и не особенно верил в это.
Дядя Петя Иванов, как всегда, возился со снегом. Этой зимой его было завались.
Это что? спросил он меня. Бурлак домой заявился?
Я молча проглотил слюну.
Сбежал? Или отпустили?
Я еще ниже опустил глаза.
Как бы Ковалиха не проведала. А то быть беде на нашей улице!
Старик Обливанцев тоже расчищал тропинку возле своего крыльца. И тоже спросил:
Сбежал? Или отпустили?
И тут же из двери выскочила Обливанчиха.
Саша! Сережа! приложила она ладонь козырьком ко лбу. Пора и вам придти!