В докладе Всемирного банка 2014 г. фиксировалось, что в РФ сохраняются неустойчивость институциональной среды, непоследовательное применение законов и подзаконных актов; глобальные показатели государственного управления (по методике Всемирного банка) демонстрируют слабую эффективность государственной политики [Доклад об.., 2014, c. 4950]. Через два года эксперты отмечали: «Неопределенность экономической политики стала ключевым фактором, сдерживающим инвестиции и потребление» [Доклад об.., 2016, с. 57]. Помимо этого, «на фоне падения цен на нефть вскрылись серьезные недостатки действующей модели экономического роста в России», и «перед Россией по-прежнему стоят серьезные структурные ограничения и накопившиеся за долгое время препятствия для повышения конкурентоспособности экспорта» [там же, с. 89].
Существует определенный парадокс. Элиты выступают агентами стабилизации, упорядочивания и институционализации [Манхейм, 1994, c. 313; Ахиезер, 1998, c. 346347; Тоффлер, 1999; см. также: Keller, 1968]. Но, не будучи сами институционализированными, как они смогут стабилизировать ситуацию и систему? В России эта проблема усугубляется длительным состоянием общественной неопределенности и нестабильности, которая фактически длится последнюю четверть века.
Возможный ответ (гипотеза) состоит в том, что в таких условиях стабилизация возможна через ограниченную рецессию. Возврат к некоторым формам прошлого и ориентация в процессе рекрутирования во властные структуры на персон, отстаивающих принципы такого рецессионного (ретроградного) консерватизма, оказывается наименее затратным для системы. Формальная приобщенность к прошлому, помимо прочего, может в условиях продолжающейся нестабильности выполнять важную функцию легитимации, апеллируя к «положительным» чертам предыдущего состояния общества (среди которых стабильность наиважнейшая) и забвению признаваемых негативных черт9. Необходимый аспект институционализации приобретение ценности [Хантингтон, 2004, c. 32], как раз и составляет основание легитимности. Причем, вполне вероятно, что в определенной степени для самих элитных групп данный вариант институционализации не является вопросом выбора. «Встреча» системных требований и людской деятельности происходит вполне естественно. Индивиды и система находят друг друга, поскольку взаимодействуя выживают. Именно в связи с этим процессом исследователи характеризуют происходящее как «реноменклатуризацию», «инволюцию» [Трансформация старой.., 1996, с. 291; Магомедов, 1994, с. 112; Podgoreck, 1994].
Здесь необходимо сделать некоторые методологические уточнения. Во-первых, «система» здесь рассматривается не персонифицировано и не антропоморфно. Под ней имеется в виду сложившаяся совокупность взаимоподдерживающих институтов, практик, культурных образцов, обеспечивающих воспроизводство социума. В определенном смысле она действует безлично, посредством сложившихся формальных и неформальных норм, включая традиции и обычаи. Одновременно, поскольку институты персонифицированы в ролях, выполняемых конкретными индивидами, система выступает как совокупность сорганизованных (не всегда рефлексирующих по этому поводу) индивидов и групп. Но действие их в значительной степени деперсонифицировано. На уровне обыденного дискурса это может выражаться следующим образом: «сработался не сработался», «подошел не подошел», «соответствует не соответствует» и т.п. Существенным обстоятельством является длительный социально-экономический кризис и его влияние на потенциальный бассейн рекрутирования региональных и федеральных элит.
Помимо этого, существуют и очень важные внешние факторы. В первое десятилетие существования новой России было очевидно стремление властной элиты вписаться в глобальный мировой порядок, не претендуя на первые роли. Эта политика встраивания российских элит в западный мир (глобализационную систему управления) началась еще при М.С. Горбачеве, продолжилась при Б.Н. Ельцине и раннем В.В. Путине. Примерно с 2004 г. ориентация несколько изменилась, что было связано, скорее всего, во-первых, с отсутствием интереса со стороны Запада в интеграции российской элиты и России в евро-атлантическое сообщество на равноправных основаниях и, во-вторых, с недооценкой западными партнерами интересов России и российской элиты на постсоветском пространстве. Мюнхенская речь В.В. Путина 2007 г. явилась своеобразным Рубиконом. Также российские властные группы очень болезненно восприняли активное стремление «демократического Запада» стимулировать изменения во внутренней политике страны. Отечественные элиты остро реагируют на обстановку в государствах бывших республиках СССР и на действия западных держав. Стремление избежать массовых выступлений «цветных революций» и страх оказаться слабее Запада в военно-политическом отношении существенно влияют на решения по институциональному дизайну политической сферы. Еще одно обстоятельство усиливает значение внешнего фактора. Это то, что можно было бы назвать смысловым диссонансом. Как отмечает А. Роксборо, «способность русских и американцев говорить наперекор друг другу поражает. Русские не могли понять, почему их поведение дома заставляет соседей бояться их. Американцы и их союзники не смогли увидеть, что русские огорчены навязываемой им ролью потенциального агрессора. Два саммита НАТО 2002 г. были расценены как окончание холодной войны. На самом деле они лишь помогли раздуть ее угли и начать новую. На взгляд из Москвы, старый железный занавес, висевший поперек Европы, оказался заменен новым и намного ближе к их дому» [Роксборо, 2012, с. 117]. В 2010-х годах процесс, получивший название «национализации элит», усилился и принял форму государственной политики. В последнее время обострение отношений с Западом в связи с кризисом на Украине, а также в связи с геополитическим столкновением на Ближнем Востоке, в частности в Сирии, привело к принятию ряда изоляционистских мер и дальнейшей авторитаризации российского политического режима.