И вот, сентябрьским вечером Холмс протягивал мне чашку мутного чаю, улыбаясь любезно и в то же время не без гордости, и я понял, что меня ждет очередной сюрприз.
– Вы помните, Ватсон, последний раз, когда Майкрофт попросил у нас помощи – в истории с чертежами субмарины Брюса-Партингтона? После завершения дела я в один прекрасный день съездил в Виндзор, а по возвращении на Бейкер-стрит довольно нескромно щеголял новой булавкой для галстука, с изумрудом. Вы спросили, откуда у меня эта вещь, а я что-то сказал насчет любезной дамы, которой оказал небольшую услугу.
– Да, и мне достаточно легко было угадать истину, – отозвался я и нахмурился, глядя в свою чашку. – Боже правый, Холмс, этот чай поистине ужасен, а принимая во внимание способ его приготовления – вполне возможно, что и ядовит…
– Не отвлекайтесь, Ватсон, – ответил Холмс. – Может, этот чай и резковат на вкус, но вам он будет полезен. Вернемся к делу: вы совершенно правильно решили, что булавку я получил от самой высокопоставленной обитательницы Виндзора, и притом в стенах самой древней резиденции этого города, – верно?
– Верно.
– Но выне могли знать, что, явившись в замок, я обнаружил там Майкрофта, который беседовал с вышеупомянутой дамой…без церемоний.
Я резко поднял голову:
– Боже милостивый. Неужели вы хотите сказать, что…
– Да, Ватсон. Он сидел в августейшем присутствии. Более того, он сказал мне, что этой привилегией пользуетсяуже несколько лет.
Я не мог сразу осознать эту невероятную новость. Наша королева на всем протяжении своего царствования требовала, чтобы все слуги народа, вплоть до премьер-министров, – и особенно премьер-министры, коих за годы ее правления сменилось немало, – скрупулезно соблюдали все правила церемониальных протоколов. Главное правило вменяло в обязанность стоять в присутствии королевы всем, независимо от возраста, подагры или иных хворей. Лишь в последнее время, на склоне лет, королева стала сочувствовать чужим болям в ногах до такой степени, что могла предложить главе правительства сесть; да и то лишь когда без этого совсем нельзя было обойтись; а Холмс только что поведал мне, что его брату Майкрофту, отнюдь не министру, человеку, исполняющему обязанности смертной, хоть и безошибочно работающей мыслящей машины для любых надобностей правительства, не имеющему титула и получающему жалкие четыреста пятьдесят фунтов в год, –этому человеку разрешено было нарушать незыблемое правило королевской аудиенции и, более того, разрешено, по всей видимости, уже много лет.
– Это совершенно немыслимо! – воскликнул я, на мгновение забыв даже про горько-едкий вкус Холмсова чая. – И вы ему верите?
Холмс, похоже, воспринял мой вопрос как оскорбление:
– Вы хотите сказать, чтовы ему не верите?
Я быстро замотал головой:
– Нет, конечно же, верю. Просто сама крайность такого…
Туча, набежавшая на чело Холмса, рассеялась, и он сказал:
– Вне всяких сомнений, и я бы почувствовал то же самое, Ватсон, – но не забывайте, я своими глазами видел эту сцену: мой брат сидит и болтает с королевой, словно оба они – члены какого-нибудь карточного клуба!
Я быстро глянул на телеграмму еще раз:
– Значит… значит, он в Шотландии, потому что…
– Ну вот, теперь вы начинаете работать мозгами, Ватсон. Да, судя по времени года и той информации, которую я вам только что сообщил, можно сделать только один вывод – Майкрофт побывал в Балморале…
Мне пришлось опять сделать паузу и обдумать эту мысль.