И Лиза подбирала, подыскивала в своем уме слова (как бы помягче, побезобиднее сказать старухам) и не нашла подходящих слов.
Сердце закипело - на кого руку подняли! - рубанула сплеча:
- Ну вот что, гости дорогие! Кого хошь задевайте, об кого хошь зубы точите, а чтобы в моем доме слова худого об Анфисе Петровне не было!
- Да что она, святая? - фыркнула Маня.
- Святая! - еще непримиримее отрубила Лиза. - Да еще святая-то какая!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
На могилы ходят с утра - испокон веку так заведено у людей, - но Петру, вскоре после того как они опять остались одни (все на свой счет приняли ее перебранку с Маней), вздумалось идти сегодня, и Лиза не стала противиться. Ребят оставить было с кем - как раз в это время прибежала Анка новое платье показывать (отец семь платьев от тетки из Москвы привез), - а то, что они придут на кладбище не рано, кто упрекнет их? Степан Андреянович? Мать? Вася? Лиза надела праздничное платье, туфли на полувысоком каблуке, а когда вышли на улицу, под руки подхватила Петра и Григория и не боковиной, не закрайкой - середкой потопала: пущай все знают, пущай все видят, как ее братья почитают. Но напрасно предавалась она этим суетным мечтам и желаниям: одни ребятишки малые гонялись на великах по улице, а взрослых, ни трезвых, ни пьяных, не было - ни единой души не попалось на глаза вплоть до магазина. На работе еще? Или все - похоронили наконец Петра и Павла? Петров день - 12 июля - из века в век поперек горла у страды стоит. Люди только выедут на пожню, успеют-нет наладить косы - домой: праздник справлять. И Лиза была согласна, когда три года назад на Пинеге ввели день березки, приуроченный к последнему воскресенью июня. Ввели для того, чтобы задавить им старый праздник. Так нет же! Березку отпраздновали, а подошел Петр - и опять гульба. Первого пьяного они увидели возле ларька рядом с сельповским магазином. Кругом пустые ящики, бутылки, чураки, бревешки лощеные - не пустует кафе "ветродуй", как называют это место в Пекашине, завсегда тут кто-нибудь с бутылкой расправляется или отлеживается, а сейчас кто тут на карачках ползал? Евсей Мошкин.
Рубаха на груди расстегнута, медный крест на шее болтается и на две ноги один растоптанный валенок - не иначе как второй потерял.
- Так, так ноне, - скорбно вздохнула Лиза, - весь спился. Марфа Репишная совсем из ума выжила - в срубец старика загнала, знаете, хлевок такой у ей на задах, картошку преже хранили. За грехи. И все староверское дело в свои руки забрала. А старушонки, те жалеют Евсея Тихоновича, не почитают Марфу... Не глядите, не глядите в его сторону, - зашептала она братьям. - Причепится еще, кто рад с пьяным.
Однако не сделали они после этого и пяти шагов, как Лиза первая повернула к старику.
- Ой, ой, срамник! - начала она с ходу отчитывать его. - И не стыдно тебе, так налакался. Посмотри-ко, самых зарезных пьяниц сегодня не видко, а ты, старый человек, какой пример подаешь.
- А я только пригубился маленько, рот сполоснул.
- Пригубился! Шайку але ушат выжорал.
Евсей сел на землю, довольнехонько засмеялся.
- Все знает, все понимает у вас сестра. Ничего не скроешь. Верно, я посуды-то сегодня опорожнил немало.
- Зачем?
- А не знаю, не знаю, девка... - И вдруг заплакал, зарыдал, как малый ребенок. - К тебе, вишь вот, приехали, прилетели... А я один как перст на всем свете... Ко мне никто не приедет, никто не прилетит...
- Давай дак сколько можно убиваться-то, - начала вразумлять старика Лиза. - Не одного тебя война осиротила. Пройди по деревне-то. На каком дому звезды нету...
- Верно, верно то говоришь. У меня две звезды, два покойника, а в Водянах у старушки Марьи Павловны в два раза больше - четыре красных отметины на углу... Ну я грешен, грешен, ребята, - снова навзрыд зарыдал старик. - У других-то хоть при жизни жизнь была, а моим ребятам, моим Ганьке да Олеше, и при жизни ходу не было... Из-за меня. Я им всю жизнь загородил...