Сборник
Язык гендер традиция. Материалы международной научной конференции
Адоньева С.
Частушечный агон
Деятельность человека в основном ограничивается выбором между откровенностью и скрытностью в отношении того, что с ним на самом деле происходит. Тот, кто не любит выдавать себя, может сказать о себе, в лучшем случае, что он вообще не отвечает сам за себя, ни за свои так называемые действия, а между тем на самом деле он выбрал прежде и продолжает свободно выбирать границы лицемерия, чтобы оправдать свои действия Иными словами, реальная деятельность человека заключается либо в мифотворчестве, либо в раскрытии истины. Чем мы и занимаемся[1].
Предварив свое выступление цитатой из Розенштока-Хюсси, имеющей непосредственное отношение к сути интересующего нас предмета, я хочу предложить вашему вниманию несколько общих соображений и конкретных примеров, связанных с бытованием жанра частушки в северно-русской фольклорной традиции. Начнем с частного. Предметом нашего внимания будет, как это следует из названия, частушка, но не в качестве поэтической формы, а как конструктивный элемент неких социальных процедур, рассмотрению которых и будет посвящено сообщение.
Агоном в греческой традиции называлось всякое состязание, (в том числе и в виде речевого диалога), происходившее во время праздников. Сравнение частушечных диалогов с агоническом действом было предложено моей коллегой Ольгой Филановской. Это было во время фольклорной экспедиции 2001 года, работавшей на северном берегу Белого озера (Вологодская область), когда мы обсуждали некоторые факты и обстоятельства, сообщенные нам в интервью. Приведу несколько примеров из этого ряда.
Так, уже так, уже праздник когда, идут с гармонью, и компания, надо что когда ей уже драку начинать, вот и уже такое вызывающее делается, вот называется «ломка перед дракой», в общем, идут и один и вот так, себя так вот, такое, как разминается и эти, руки и плечи, всем этим, корпусом, и потом еще ну один так разламывается, другой там идет прямо так <называется> прямо колом дорогу, это и там с частушками, конечно, с матерными, и Бот это называется «ломка», на самом деле ее надо смотреть, видеть! Кто крепче ломается самый заядлый дракун считался этот. И гармошка на развал идет, под хулиганской, специально идет это ломка вся идет под хулиганской по басам на гармошке играют. На одних на басах на развал называется.
Значит, там такое действие было, как все равно что по сценарию, такой непроизвольный импровизированный сценарий. Один идет там ломается, там идет там с колом, там: «Эх ты!» А второй там идет кто-то частушки поет, гармонист только свое дело делал играл. А <мы> частушки пели. Там уже у них кто как, каждый знал свою роль. В этой компании у каждого своя роль была.
<Это вот деревня на деревню?>
Деревня на деревню, и шатия на шатию.
И частушка была, что <декламирует:>
Шатия на шатию
которая возьмет.
Наша маленькая Шатия
большую заебет.
Они с такой с поддевкой, чтоб, в общем, задраться, чтоб задеть, такие частушки унизительные в адрес соперника пели. И потом уже начинали те отвечали, потом шли эти
Идут, короче, пляшут, и этот, индоман идет компания, в ширину вот дороги от конца, от края дороги до другого края. Посередине гармонист, впереди толпа пляшет, с гармошкою прошли, в общем, сквозь эту толпу, посмотрели и толпа разошлася, и тут человека два-три уже вырубили, лежат уже без сознания на дороге, вот такие случаи были. Я тоже был свидетелем вот таких[2].
Это одно из многочисленных описаний праздничного поведения деревенских парней. Частушка в этой ситуации способ социальной экспликации временного конфликта мужских групп. Она, пропеваясь одним из группы, звучит от лица группы:
Мы ребята-хулиганы роксомския волости
Обмен частушечными текстами предваряет открытый конфликт, т. е. драку, которая служила и служит обязательным элементом мужского праздничного поведения в северно-русской деревне. Иной способ употребления частушки в женской агонической традиции. Из интервью:
<Бывало, что частушка обидная?>
Л. М. Ну конечно, это выпоют все в песне. Сопернице-то.
Н. И. У меня золовушка была, бывала так.
Л. М. Супостатка меня высрамит,
Меня не высрамить.
Пойдет плясать брюшину выставит
Меня не выставить.
Супостатка ненаглядка,
Ненаглядное лицо
Не подмигивай, косая
Настрогает бельмецо[3].
Женская частушка включает в коммуникативный акт не группы, но лица. Она либо декларирует некое состояние «я», либо обращена к «ты», «Мы» в женских частушечных текстах отсутствует.