Следует, однако, подчеркнуть, что особенно выразительной здесь оказывается индивидуально-авторская олицетворяющая метафора, соединенная со сравнением:
"Занавес пополз вниз медленно, волнуясь, нерешительно, точно его спускали не туда, куда нужно..." [С.1; 444].
После "Двух скандалов" чеховское активное, практическое изучение изобразительно-выразительных возможностей тропов начинает идти по нисходящей линии.
В рассказе "Барон" (1882), довольно серьезном, почти трагическом, преобладают сравнения, но их мало, они, в основном, расхожи.
В ряде оборотов можно усмотреть попытки освежения штампов.
"Голос его дребезжит, как треснувшая кастрюля" [С.1; 452]. В основе сравнения - устойчивый литературный штамп "надтреснутый голос".
Сюртук "болтается на узких плечах барона, как на поломанной вешалке" [С.1; 452].
"Барон сидел в своей будке, как на горячих угольях" [С.1; 456].
Количество тропов даже в относительно крупных текстах, а также выразительность используемых оборотов резко идут на убыль.
В рассказе "Месть" (1882) привлекает внимание лишь разбитое на две фразы сравнение:
"Но, однако, в этом бедняжке-театре более чем холодно. В собачьей конуре не холодней" [С.1; 465].
Да еще, пожалуй, олицетворяющая метафора "ветер плакал в трубе", вызывающая в памяти аналогичную конструкцию из "Цветов запоздалых".
"Кривое зеркало" (1882) в этом отношении еще беднее, хотя здесь тоже "ветер выл и стонал", а "в каминной трубе кто-то плакал" [С.1; 478]. Использованная ранее гипербола "миллионы крыс и мышей бросились в стороны" яркой выразительностью не обладает.
К концу года экспериментаторский запал А.Чехонте идет на убыль.
Последний опубликованный в 1882 году чеховский текст, юмореска "Два романа" представляет собой явную пародию на индивидуально-авторскую, подчеркнуто своеобразную стилистическую манеру, гротескно обусловленную профессиональной принадлежностью доктора и репортера и фактически оборачивающуюся штампами.
Крайности сошлись, круг замкнулся.
Урок практической поэтики, длившийся полгода, был завершен. С.49
Хронологически и по своей сути он во многом совпал с чеховским "вторжением" в сферу "серьеза", с попытками молодого писателя обратиться к разработке не юмористических тем и сюжетов, к созданию произведений, претендующих на принадлежность к большой литературе.
Была ли это репетиция ухода из малой прессы, или - проба сил, продиктованная стремлением освободиться от уже выработанных шаблонов, но так или иначе она завершилась пародией "Два романа", в которой присутствует оттенок глубинной самоиронии и ощущение, что "ягодки" еще зеленоваты.
Чеховская самоирония станет ощутимее при учете того обстоятельства, что реальный автор "Двух романов" воплощал в себе и "доктора", и "репортера" одновременно.
Если с "Чеховым-доктором" все более или менее понятно, то определение "Чехов-репортер", возможно, покажется необоснованным. Однако известны очерки-репортажи, написанные А.Чехонте, например, "На волчьей садке" (1882), "В Москве на Трубной площади" (1883) и др. Известно также, что в своих письмах Чехов высказывался на этот счет вполне определенно: "Я газетчик, потому что много пишу, но это временно..." [П.1; 70]; "Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы (...)" [П.1; 218].
Позже, правда, появился еще "Роман адвоката" (1883) с подзаголовком (Протокол), но он оказался менее удачным, быть может, именно потому, что был лишен глубоко личного подтекста.
Пока же А.Чехонте как будто вернулся к прежней манере, к прежней технике.
Опять заработал литературный конвейер, усиленно подгоняемый новым и вскоре - ведущим публикатором ранних чеховских произведений, редактором петербургского журнала "Осколки" Н.А.Лейкиным.
Но это было временное отступление, так сказать, "выравнивание линии фронта".
Опыт выхода "за рамки" не прошел бесследно.