По нацистскому плану «Ост» с территории Польши и оккупированных областей СССР предполагалось выселить за Урал восемьдесят пять процентов населения.
Ещё в 1939 году Гитлер, рассуждая о будущей победе над Советским Союзом, заявлял, что истребление евреев это только эксперимент по сравнению с масштабами грядущего уничтожения славян: «Что касается смехотворной сотни миллионов славян, то лучших из них мы переделаем на свой лад, а остальных изолируем в их свинарниках».
«Мы добьёмся того, чтобы стёрлось навеки само понятие Польша», утверждал генерал-губернатор Польши Франк.
Среди миллионов славян (в первую очередь из районов будущих немецких колоний), намеченных к истреблению, поляки должны были быть уничтожены целиком, за исключением десятка с небольшим процентов, признанных «пригодными к онемечиванию». Итогом «нового порядка» в Польше стали шесть миллионов погибших23
В концлагере Аушвиц так же было уничтожено много цыган: нацисты считали цыган расово опасными и «асоциальными». В процентном отношении цыгане пострадали сильнее, чем любая другая нация времен Третьего рейха, за исключением евреев. Это стало известно благодаря украденным и спрятанным узниками книгам учёта цыганского лагеря, где было около двадцати одной тысячи фамилий зарегистрированных цыган.
Их тоже доставляли в центры уничтожения. В Биркенау в 1942 году был организован «семейный лагерь»: в тридцати двух бараках разместили около двадцати тысяч человек. В ночь с 1 на 2 августа 1944 года все они мужчины, женщины, дети были отправлены в газовую камеру.
Статистически точных данных о том, сколько именно цыган убили нацисты, нет, но считается, что это количество составляет от четверти миллиона до полумиллиона человек.
В Аушвице погибли миллион евреев, сотни тысяч поляков. Приняли здесь свою мученическую смерть и тысячи советских военнопленных: в 1941 году это была вторая по величине национальная группа заключённых. Но рассказ об этом впереди.
Ты не сказала, кто же был на той старой фотографии!
На ней был мой отец.
Фары ударяют в окна барака гетто. Подходят один или два грузовика, не знаю точно, в темноте мне не видно. Фонарики светят. Голоса во дворе. Тут же открывается дверь в барак. В дверях эсэсовец с фонариком, его луч бьёт сбившимся в кучку людям в лицо.
Раус юде (евреи, на выход)!.
Но никто не хочет выходить первым.
Толпа людей сбивается у стены, мальчишка лет семи прижимается к матери. Никто не кричит. Молчание. Оно застревает в ушах и больно распирает их, всё набухая и набухая.
И когда я осознаю, что ещё чуть-чуть и барабанные перепонки не выдержат напряжения тишины, она вдруг разрывается, и мальчишка, так же бесшумно, но всё же проделав прореху в сгустке безмолвия, быстро забирается под нары.
Это вижу и слышу только я. Даже его мать не понимает, куда он делся, беспомощно озирается. «Он под нарами, под нарами! Его не найдут!» кричу я. Она будто улавливает мой крик, лицо её разглаживается, становится спокойным и на нём проступает какое-то неизмеримое достоинство.
Нары очень низкие. Мальчишка заползает туда, забивается в самый угол, за какие-то баулы с вещами. В эту минуту он слышит голос матери. Людей уже гонят к дверям.
Если останешься жив, не забывай маму.
Когда их подводят к яме, мать мальчишки всё ещё оглядывается, но его не находит. Во время расстрела она не увидит, как её сын падает в яму, обливаясь кровью. И это становится для неё последним утешением «Господь пожалел и её», позже напишет в своих воспоминаниях писатель Роман Левин. Тот самый мальчишка.