Но, пожалуй, наиболее сильный аргумент в защиту креационизма в эпоху античности прозвучал из уст позднего стоика, римлянина Цицерона (10643 до н.э.): «Когда ты видишь солнечные или водяные часы, то понимаешь, что они сообщают время благодаря замыслу, а не случайно. Как же ты можешь воображать, что вся Вселенная лишена смысла и разума, если она объемлет всё, включая человеческие изобретения и самих изобретателей? Наш друг Посидоний, как тебе известно, недавно сделал глобус, который, вращаясь, показывает движение солнца, звёзд и планет днём и ночью, в точности так же, как и на небе. И если бы кто-то взял этот глобус и показал его жителям Британии или Скифии, неужели хоть один из этих варваров не понял бы, что это создание мыслящего разума? В небесах нет ничего случайного, ничего произвольного, ничего неправильного, ничего беспорядочного. Повсюду порядок, точность, здравый смысл, постоянство Я не могу понимать порядок звёзд и движения их орбит иначе как выражение здравого смысла, разума и замысла Их постоянное, вечное движение, поразительное и загадочное в своей регулярности, являет постоянную силу божественного разума. Если человек не может почувствовать силу Бога, глядя на звёзды, то я сомневаюсь, что он вообще способен что-нибудь чувствовать».
У Цицерона есть высказывание, которое является постулатом креационного мировоззрения и в наше время: «Не удивительно ли, что всякий может убедить себя, будто твёрдые отдельные частицы, случайно сталкиваясь друг с другом, движимые только лишь силой собственного веса, смогли породить столь изумительный, прекрасный мир? Если кто-то полагает, будто такое возможно, я не вижу причины, почему бы ему не верить, что, если взять бесконечное количество экземпляров двадцати одной буквы алфавита, встряхнуть их и высыпать на землю, то буквы могут лечь так, что сами собой выложат, скажем, полный текст Анналов Энния. На самом деле, я сомневаюсь, что случай позволит им сложиться хотя бы даже в один-единственный стих!»
Следует отметить, что начиная с античных времён и вплоть до середины XIX в. общество в своём подавляющем большинстве придерживалось креационных взглядов1. На протяжении всего этого времени эволюционные учения были мало востребованы (оттого и слаборазвиты) и почитались скорее за философское безумие. Причину такого положения вещей можно объяснить словами немецкого философа Иммануила Канта, который в своей книге «Критика способности суждения» (1790 г.) писал: «Органический продукт природы есть то, в чём всё цель Ничего в нём не бывает понапрасну, бесцельно, и ничего нельзя приписать слепому механизму природы Можно сказать с уверенностью, что на основании одних лишь механических принципов природы мы не в состоянии ни основательно изучить, ни тем более объяснить себе организмы и их внутреннюю возможность. Это настолько верно, что можно смело сказать: нелепо человеку даже думать об этом или надеяться, что со временем появится Ньютон, который сможет сделать понятным произведение на свет хотя бы одной былинки по законам природы, не упорядоченным с намерением. Нужно безусловно отказать человеку в возможности понимания этих вещей» (Берг, 1977). Другими словами, в саморазвитие материи не верили по той простой причине, что никому не удавалось объяснить возможность такого процесса, основываясь лишь на известных законах природы.
1.2 Переломный момент истории
Положение эволюционизма изменилось лишь с появлением в 1859 г. книги английского натуралиста Чарльза Дарвина «Происхождение видов путём естественного отбора» (англ. On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life). Предложенная Дарвином теория эволюции видов смогла привлечь внимание научной общественности. В скором времени она обрела сторонников не только у себя на родине в Англии, но и в других странах мира (главным образом в Германии и России). Принятие учёными теории биологической эволюции, в свою очередь, подогрело интерес к эволюционным теориям появления Вселенной, Земли и самой жизни. Все они получили неожиданный толчок к развитию после признания дарвиновской теории эволюции видов.
Однако появившийся интерес к эволюционизму нисколько не сломил позиции креационизма, а скорее наоборот: заставил его развиваться ещё более быстрыми темпами. Многие учёные отказывались признавать эволюционные концепции по той простой причине, что, как и во все времена, они были умозрительны, не имели фактического подтверждения, а их приверженцы ссылались лишь на будущие открытия науки, которые должны подтвердить сделанные ими заключения. Крупнейший российский биолог, академик Карл Бэр (17921876), живший во время нарастающей популярности дарвинизма, писал: «Я очень далёк от того, чтобы высказывать какие-либо притязания на приоритет в области так называемой теории Дарвина. Дело в том, что каждый естествоиспытатель, который подобно мне прожил длинный ряд лет, знает, что и прежде часто поднимался вопрос о постоянстве или изменчивости видов, причём на этот счёт строились смелые гипотезы. Отчего же теперь гипотеза Дарвина иначе её нельзя, конечно, назвать, так как сам основатель её отказывается от точного доказательства производит такое ликование и шум, как будто все почувствовали себя освобождёнными от известного давления, тяготевшего над познанием организмов?» (Бэр, 1924).