«Мне кажется, чем фантастичнее фантастика, чем она страннее и безумнее, чем дальше от обыденного и рутинного вынесена точка зрения автора, тем ближе эта фантастика к подлинной реальности, писал Вадим Шефнер. Чем невозможнее и сказочнее события, изложенные в фантастическом произведении, тем на большее количество подлинных жизненных событий может при случае спроецироваться творческий замысел художника и осветить их для читателя. Но это, конечно, только в том случае, если фантастика пишется не ради самой фантастики, не бегства от реальности в некие беспочвенные пространства. Нет, каждое фантастическое произведение должно нести в себе и некое надфантастическое задание».
Дерзну сравнить два взгляда на предмет спора.
В одном из «Сильвических размышлений» (за LXII) Лем пробует представить, что через две сотни лет извлечет археолог из литературы ХХ века, из фантастической литературы, в частности. «Во-первых, искусство как придание ценности формам, выводимым из беспорядка мертвой материи, он не отличит от мусора». Вот так, не больше и не меньше.
Оппонентом я выбираю не выдающегося стилиста, не маститого автора, а типичного представителя той фантастики, которая пренебрежительно отнесена мэтром к четвертому разряду («не любим и не уважаем»). Франсис Карсак (Франсуа Борд, некогда профессор университета в городе Бордо) в рассказе «Первая империя» тоже заставляет наших потомков судить о давно прошедшем ХХ веке по книгам. Но в рассказе Карсака роль фантастических сочинений, раскопанных археологами, не в пример выше: считая написанное в книгах правдой, потомки стремятся превзойти предков и строят «вторую галактическую империю». Правда в конце концов открывается, но
Завернувшись в одеяла, четверо коллег-археологов глядели на небо. В ночи, прозрачной как хрусталь, совсем близко мерцали звезды; казалось, до них можно дотронуться рукой. Ян подумал вдруг, что надо быть снисходительнее к Предкам. Может, его предположение о жестоких правительствах, обманывающих народ, неверно? Может, эти хроники на самом деле отражали мечту? Мечту человечества, которое постоянно в пути И он уставился на огонь; такой же огонь освещал лесную поляну перед входом в пещеры в те далекие времена, когда еще только Земля была той Вселенной, которую предстояло завоевать. Ян задумчиво прошептал:
В конце концов, так даже лучше. Первой империей будем мы.
Р. Ф. Джоунс в рассказе «Уровень шума» поделился секретом успеха: представители спецслужб демонстрируют ученым вроде бы созданный где-то аппарат, действующий на принципе антигравитации. Аппарат-де уничтожен, изобретатель погиб, но Тем самым был снят психологический барьер, поколеблена уверенность в том, что «такого не может быть». И ученые, которых предъявленный видеоряд убедил в реальности аппарата, создают-таки действующую модель.
Мне как-то больше по душе оптимизм писателя. «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой»
Впрочем, есть фантастика и есть фантастика. Есть авторы, вовсю использующие литературные штампы и плодящие ходульных персонажей, неотличимых друг от друга, не заморачивающиеся подведением сколько-нибудь серьезной базы под свой сюжет Сажай героя в звездолет, протыкай пространство и круши плохих чужих стандартный набор лего от фантастики.
Даже у одного писателя обнаруживаются тексты очень разного качества. Гарри Гаррисон мог писать бесконечную серию авантюрных похождений Джима диГриза «стальной крысы» (скучнейшее, на мой взгляд, чтение, я одолел полтора романа и остановился) и роман «Подвиньтесь! Подвиньтесь!», одну из лучших антиутопий, вполне достойную встать в один ряд с книгами Джорджа Оруэлла, Олдоса Хаксли и Евгения Замятина. Не могу не назвать еще и книгу «Билл галактический герой», ядовитую пародию на «Звездных рейнджеров» Хайнлайна; при всем уважении к Хайнлайну я ставлю здесь на Гаррисона.
Фантастика многолика. Волгоградский учитель и писатель Евгений Лукин, выдает «страшную тайну»: «Господа! Всякий текст (включая цифры финансовых отчетов) это фантастика чистой воды! Просто не всякий автор имеет мужество признаться в том, что он фантаст»7. О себе Лукин говорит с той же долей сарказма:
Жил, учился и работал, не подозревая, что живу, учусь и работаю в фантастическом мире. Слова Достоевского о том, что нет ничего фантастичнее обыденности и что истина в России имеет характер вполне фантастический, искренне считал парадоксами. Потом все, кажущееся действительностью, затрещало по швам и стало окончательно ясно, что классик не шутил. Точно так же, как лягушка видит лишь движущиеся предметы, мы прозреваем исключительно во время перемен. Потом опять слепнем. Но мне повезло. Я не только не смог срастись с нынешней небывальщиной, которую мы опять называем реальностью, всматриваясь в нее, я понимаю, что и тот, ушедший, мир был не менее невероятен. Одна фантастика сменила другую.