Иного рода ситуация имеет место, если в силу общих особенностей жизнедеятельности общества способность другого человека выступает для меня человека, живущего в этом обществе, как моя абсолютная граница. Здесь наши способности (мои и другого) опосредуют друг друга чисто внешним образом, здесь способность другого вызывает у меня не восхищение, а «зависть и жажду нивелирования» (К. Маркс). В такой ситуации самоценна победа и только победа, а развитие моих способностей по своему внутреннему смыслу становится для меня эквивалентным редукции способностей другого человека. В спортивной деятельности при рассматриваемых обстоятельствах принцип равной борьбы если и акцентирован, то очень слабо, эмоционально-волевая готовность действовать жестко и агрессивно по отношению к сопернику (вплоть до нанесения ему телесной травмы) выражена очень сильно. В результате сам принцип «равного соперничества» оказывается чисто внешней формой спортивного соревнования, и, как понятно, даже на таком уровне его сохранить обычно не удается. Возникает устойчивая тенденция превращения спорта в сферу деятельности, в рамках которой соревнующиеся стороны взаимно деятельно-практически отрицают друг друга. Спорт теряет свою социально-культурную глубину, специфическим образом упрощается, оказывается сведенным к вульгарно-практическому сопоставлению физических способностей индивидов.
Рассмотренную выше оппозицию двух типов самоопределения человека в спорте мы проанализируем теперь в несколько ином контексте, что позволит, мы надеемся, четче уяснить содержание каждого из противопоставленных друг другу случаев и одновременно непосредственно рассмотреть вопросы целенаправленного формирования личности в спорте. Начнем анализ со следующего достаточно хорошо известного специалистам факта: при попытке однозначно и кратко ответить на вопрос, какое качество прежде всего отличает спортсмена от представителей субъектов других социальных деятельностей, чаще всего указывают на высокую мотивацию достижения, присущую спортсмену, или на какие-либо ее производные. Вместе с тем должной конкретизации содержания этого качества обычно не дается. Если обратиться к тем случаям взаимодействия способностей спортсменов, происходящим в процессе соревновательной деятельности, которые мы рассмотрели выше, то следует, по нашему мнению, с каждым из них соотнести свою модель «стремления к успеху».
В первом случае успех мною оценивается и эмоционально положительно переживается как полный лишь тогда, когда он укрепляет доброжелательные отношения ко мне со стороны окружающих меня людей, в частности тех, с кем я соревнуюсь, и когда сами эти люди выступают для меня как соратники, как люди мне близкие. В спорте, как и в любой другой сфере социальной жизнедеятельности, мне должен быть дорог не сам по себе успех, не сама по себе победа, а истина человеческих отношений (или успех в той мере, в какой он является успехом в деле утверждения истинного принципа человеческих отношений). Это не значит, конечно, что соперник не может вызвать у меня отрицательные эмоции (например гнев или даже ярость), но он должен вызвать у меня такие эмоции не просто как человек, который мне противостоит, должен их вызвать не просто потому, что он противостоит мне, негативизм, возмущение он должен рождать во мне лишь как противник истины, как человек, нарушающий своими действиями тот принцип человеческих взаимоотношений, который мне дорог как истинный, в частности, принцип справедливого, демократического соревнования, который исходно закреплен правилами спортивной борьбы, и лишь в том случае, если он такое нарушение позволяет себе.
Стремление к успеху может оказаться и чисто индивидуалистическим стремлением. Победа в таком случае это определенный, положительный для меня итог борьбы, которая начиналась во враждебном мне окружении и в таком же окружении (или даже в еще более враждебном) закончилась; здесь победа это успех в борьбе за выживание. Очевидный драматизм такого рода соревнования, на первый взгляд, чрезвычайно активизирует человека на тренировке и в соревновании. Поэтому установка на агрессивное поведение довольно часто расценивается тренером как наиболее приемлемая для спортсмена если не в нравственном плане, то хотя бы с точки зрения имеющей место при этом силы мотивации. Это, конечно, ошибка: индивидуалистическое стремление, взятое со стороны его «энергетических возможностей», всегда оказывается более слабым, чем стремление коллективистское, поскольку первое противоречит человеческой природе, а второе ей соответствует (первое ее разрушает, а второе укрепляет), поскольку желание победы моего «индивидуального я» при прочих равных условиях всегда слабее во мне, чем желание победить, характерное для того «мы», которое также во мне присутствует и без которого нет и моего «я» (того «мы», по отношению к которому мое «я» вторично). Человек, действующий ради одного лишь себя, всегда может сделать меньше, чем человек, действующий ради другого, ради других. Радость сугубо индивидуального, личного успеха вообще всегда внутренне противоречива и половинчата как радость именно человеческая, ибо в общем случае «не я в себе радуюсь, а другость моя радуется во мне», очень точно сказано у М. Бахтина [Бахтин, 1979 а, С. 84].