От отождествления своего этнического пространства с территорией всего государства не свободны ни большие, ни малые этносы. Размер этнической группы мало влияет на ее психологию.
Что касается политических элит, то они по многим причинам склонны к чисто варварскому пренебрежению интересами меньшинств. Обрекая эти меньшинства на полную невозможность освободиться, принцип территориальной целостности закрывает перед ними историческую перспективу. Он замораживает этническую ситуацию в некой точке ее развития. Но допустимо ли это? Ведь поток жизни, в любом случае, не останавливается. В конечном счете, история, выраженная в народной воле, в народной решимости, проложит себе дорогу. Так целесообразно ли множить на ее пути препятствия, преодоление которых оборачивается колоссальными человеческими жертвами?
Вряд ли оправдана и абсолютизация права нации на самоопределение вплоть до отделения, неизбежно вступающего в конфликт с принципом территориальной целостности. В его декларировании иные круги усматривают чуть ли не приглашение к выходу из полиэтнического сообщества, разрыву с ним в то время, как следовало бы, напротив, ориентироваться на поиск противоположной перспективы перспективы сотрудничества. Вместе с тем, реализация этого права одним народом неизбежно ведет к ущемлению жизненных интересов и прав других народов, связавших с ним в рамках единого государства свою судьбу. Думается, значительно важнее для каждой национальной группы в государстве было бы провозглашение права на равенство и его обеспечение конкретными конституционными положениями. И, наконец, при урегулировании межнациональных разногласий вряд ли вообще допустим отход от мирных методов. В тех случаях, когда находящаяся в меньшинстве этническая группа в ходе референдума, не подвергаясь шантажу или иным формам запугивания прежде всего со стороны собственных экстремистских кругов, но также и со стороны большинства, все-таки высказывается за отделение, ее воля должна уважаться этим большинством, и условия разъединения и формы дальнейшего сосуществования меньшинства и большинства следует искать в ходе переговоров. Что же касается вошедших в мировую практику этнических чисток, то они, как проявление геноцида, являются преступлением против человечества. Им не может быть оправдания.
Конечно, национальные движения, несмотря на зачастую высокую степень более или менее скрытого манипулирования, стихийны и далеко не всегда поддаются вводу в какие-либо правовые рамки. И все же, если участники этих движений видят, что их интересы встречают понимание и уважаются, они сами не станут доводить дело до крайностей. Вряд ли допустимо забывать, что и характер межэтнических отношений, и перспективы их оздоровления в случае кризиса, прежде всего и главным образом, зависят от позиции доминирующей в государстве нации, от ее терпимости, уважительности, демократичности подхода.
Что касается второго противоречия, то суть вопроса в том, что реальное наполнение прав граждан различно в зависимости от очень многих факторов, среди которых свое место занимают и факторы этнические. На первый план выходят проблемы культуры, языка, экономического положения, поскольку в первую очередь именно они определяют, в какой мере гражданин способен воспользоваться своими формальными правами. Скажем, представитель этнического меньшинства может не знать государственного языка, а этнос, к которому он принадлежит, занимает отдаленную территорию и слишком беден, чтобы обеспечить должное образование всех соплеменников. В таких условиях его гражданство оказывается чисто формальным, следить за жизнью своего государства он не в состоянии. Более того, этнос в целом может быть слишком малочисленным, слишком отсталым в культурном отношении, чтобы уметь отстоять даже самые насущные интересы своих сограждан перед лицом большинства.
Думается, в таких ситуациях формальной демократии бывает далеко недостаточно, чтобы компенсировать отсутствие реального демократизма. В Советском Союзе пытались обеспечить такую компенсацию, идя на создание различных национальных государственных образований, где меньшинства чувствовали бы себя господами положения. Правда, в этой работе допускалось слишком много формализма, да и авторитарное перерождение власти помешало ее успеху, но сам замысел был гуманен и честен.
Сейчас советскую власть упрекают в том, что, образуя различные национальные автономии, она-де способствовала этнизации общественного сознания. Пожалуй, такое обвинение фальшиво. Насколько известно, за исключением резерваций для индейцев, в Соединенных Штатах нет государственно-административных образований по национально-этническому признаку, однако процесс этнизации сознания там зашел весьма далеко, а вспышки этнических конфликтов, скажем, в Лос-Анджелесе, в Детройте и ряде других городов США заметно превосходили по силе, по масштабности все, что когда бы то ни было наблюдалось в Советском Союзе. И это вряд ли являлось случайностью. В Советском Союзе, при всей авторитарности власти, процессы демократизации общественной жизни и межэтнических отношений были глубокими. Напротив, в Соединенных Штатах, стране с многовековыми традициями парламентской демократии, демократизация общественных и межнациональных отношений забуксовала на определенном пороге. Не приходится спорить с тем, что создание в Советском Союзе национально-этнических автономий в ряде случаев благоприятствовало этнической консолидации и развитию национально-этнического самосознания. Но этот процесс имел объективный исторический характер, и, видимо, заслуживает положительной оценки то обстоятельство, что в определенную эпоху политика властей несколько его опережала: она не тормозила процесс, что сразу же породило бы нарастание националистических эмоций, а расчищала для него дорогу.