В самом начале июня 1779 года А. В. Суворов с кратким отпуском из Крыма примчался в Полтаву навестить давно не подающую о себе вестей жену и, к своему ужасу, с поличным застукивает ее в любовной связи с племянником, Николаем Суворовым.
В громе и молниях разгневанный, в ярости муж ускакал в военный лагерь на реке Малый Карасу, откуда полетело грозное письмо управляющему его делами И. К. Канищеву:
«Канищев! Бывшей моей весьма мне хочетца ведать похождение в девках, с кем и с кем родила, как? Ежели ее поступки в Москве будут такие ж непотребные, то тебе меня тотчас уведомить Не думай на одного Николая Суворова: ей иногда всякий ровен Она очень лукава, однако видали Николая Суворова, как к ней по ночам в плаще белом гуливал Его ко мне на двор не пускать, а других таких, сколько можно. Только то и мудрено: она будет видатца с такими по церквам, на гульбищах, в чужих домах, как бы хотя и мои служители то ни присматривали О девичьих поступках мусие-мадаминых должно знать»
Скандал разгорелся нешуточный. Однако Суворов, несмотря на кривотолки, сплетни и прочие разговоры, решил твердо: добиваться развода. Хотя в те времена это было не очень-то и просто.
В сентябре 1779 года полководец подает прошение в Духовную консисторию, в котором объясняет все без утайки:
«Но когда в 1777 году по болезни находился в местечке Опошне, сперва оная Варвара, отлучась своевольно от меня, употребляла тогда развратные и соблазнительные обхождения, неприличные чести ее, почему со всякою пристойностью отводил я от таких поступков напоминаем страха Божия, закона и долга супружества; но не уважая сего, наконец презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно с двоюродным племянником моим С.-Петербургского полка премьер-майором Николаем Сергеевым сыном Суворовым, таскаясь днем и ночью, под видом якобы прогуливания, без служителей, а с одним означенным племянником одна по дворам, пустым садам и другим глухим местам»
Несложно понять душевную боль великого полководца, чистого и прямодушного человека, которого предали сразу два близких человека.
В описании того самого соблазнителя О. Михайлов краток, но более точен:
«Внук Ивана Ивановича Суворова, сводного брата Василия Ивановича, он приходился великому полководцу внучатым племянником и пользовался долгое время его расположением. Под началом А. В. Суворова он служил в Суздальском полку и высказал недюжинную храбрость при Ландскроне и осаде Кракова. В 1778 году Николай Суворов находился в Крыму в качестве пристава при Шагин-Гирее. Услужливые люди поспешили во всех подробностях расписать потаенные отношения Варвары Ивановны и Николая Суворова».
«После короткого и бурного объяснения Суворовы разъехались: Варвара Ивановна с Наташей отправилась в Москву, в дом на Большой Никитской. Опережая ее, в первопрестольную летели письма Суворова его присным, вроде отставного капитана Ивана Дмитриевича Канищева. Растравливая себя, генерал-поручик сообщал подробности измены, бывшей для него именно изменой, равноценной предательству в бою. В ослеплении он даже готов наговорить на Варюту лишку, возможно, желая очернить ее не только в глазах какого-то Канищева или московских тетушек Варвары Ивановны, сколько в своих собственных. Он хочет окончательно убедить себя в вероломстве и испорченности ее натуры». И тем не менее он настойчив.
Прекрасно понимая, что получить разрешение на расторжение брака будет весьма и весьма сложно, Александр Васильевич обращается за поддержкой к самому Г. А. Потемкину:
«Светлейший Князь! Милостивый Государь!
По благополучном окончании военных действий, когда все в том подвиги воспринявшие наслаждаются покоем, надеялся и я вкусить от плодов оного; но среди того постигли меня толь горестные обстоятельства, коих воспоминание желал бы я скрыть навсегда от света, если б честь и достояние звания моего не исторгали от меня поминутно их признания. Обесчестен будучи беззаконным и поносным поведением второй половины. Молчание было бы знаком моего в том соучастия удостойте, Светлейший Князь! Высокого внимания Вашего, будьте представителем у Высочайшего престола к изъявлению моей невинности, в справедливое же возмездие виновнице, к освобождению меня в вечность от уз бывшего с нею союза, коего и память имеет уже быть во мне истреблена, не нахожу иного способа к моему успокоению, и нет посредства к прежнему присоединению; ибо сему преимущественно смерть, яко единый конец моего злоключения, предпочесть я долженствую»