А она: «не надо, не надо, а то я тоже захочу». Шалопайка.
А я был готов, взмок, прилип к её заднице в обрезанных джинсах и жмусь; а ножки стройные, белые, гладкие без единой волосинки, животик плоский, но мяконький и женственный. Теперь же а я не насильник и не педофил, а лодырь пришлось взять себя в руки и отбросить задатки Казановы в сторонку. Я будто бы очнулся, зевнул для пардонуа будто не виноват я, а будто автоматически во сне полез а за это грех списывается. Встал, засунул разочарование кой-куда, оправил членство и, пока не истёрлось в памяти, полез в компьютер записывать ощущения
Так Варвара Тимофеевна конченая замужняя мать таёжных проблядушек, и маленькая хитрушка, мечтательница, путешественница автостопом двадцатилетняя Маська-Фаби оказались одновременно со мной и с Бимом в Париже.
5
Флэшфорвард. Цвет синий.
За что же ты себя наказываешь мазохизмом? спрашивала меня Варвара Тимофеевна уже через пару веков, когда я сильно повзрослел, но ни черта не изменился, трахать их всех надо
Вот так думают современные женщины, оглядываясь на оперативно и бестолку прожитые годы. А что ж тогда сами в нужное время, в тот самый потребный час
6
И оказывается: всё, что мы видели и пощупали реально в Париже, не так всё было и далеко. Зря Ксанька пожадил на своём авто ездить. На машине мы увидели бы ещё больше.
Успел сфотать Травяную машину1 в тот момент, когда она тронулась. Фотка потому смазалась: был некоторый туманчик, а, может, и дождь накрапывал, рождаясь из парижского отсека космической млечности, в которой рождающий луч
И часть трусов что висела на улице опять мокрая.
Высматривал Ксанькину Реношку, но её отсюда не видно: липы мешают. Может и не липы. Ну, а что ещё может расти в центре Парижа? Клёны? Карагачи? Тополя пирамидальной ориентации? Дак, не субтропики, вроде, и не Алма-Аты, и не Бухара ты, Париж твою мать!
А машина в квартале отсюда, стоит в неположенном месте на наш общий страх и риск.
Можете сидеть в библиотечной уборной, с моей книгой как и сидели до того, если не верите, но Ксаня а он сам рассказывал утром всю ночь ворочался, метался, Бима испинал, разворошил бельё, не спал и страдал: штрафы тут о-ё-ё! Кусаются штрафы больнее бешеной американской собаки из вестерна койота, поганее энцефалитного клеща. Вакцины от штрафов нету. Гм! Это что-то! Двести или пятьсот евро. Уточним, когда к машине подойдём. Там на стекле должно Ксанькино кино «Страшный парижский сон» висеть с озвученной в реальности ценой вопроса.
Выглядит киносон (сколько вам лет, милая читательница? вы за рулём?) как такой бумажный, самоклеющийся стикер-привет от гаишников с восклицательными знаками и номером счёта в банке, куда люди, кривя морды, перечисляют положенное. Если они не согласны, конечно, на арбитраж и разборки. А ещё дороже выйдет!
Нет, дамочка! У вас те же симптомы относительно стояков. А я говорю так: чего с французскими гаишниками бодаться, если факт налицо?
Вы мэр города Угадая, что ли, Старого Оскола, Новогришковца? спросят они.
Мы: «То-сё, а толком ничего».
Священный русский запрет на исполнение правил придуман не для всех русских, а только для избранных.
Дак ни пошли бы вы тогда в жопу! Ты русский депутат Европарламента? А не грек, не сербская обезьянка? Так пошёл в пим! И мы послушно идём, куда командировали и что посулили, потому что мы не смелые Жириновские соколята, а обыкновенные петушки общиплого мужского рода и такого же столовского возраста. Там ещё мухи роем, напоминающие вечно обмушенный Томск.
Или к пустому месту подойдём. Там была служебная стоянка: для своих, для почты, жандармерии, пожарников, ГАИ ихнего. Всё прописано прямо на асфальте. Заберут, как пить дать, наш автомобиль. Готовы были ко всему, а гараж искать лень, а ещё пуще того жалко тратить по сорок или восемьдесят евро в сутки какая разница в цене вопроса.
Заплати бабки и спи спокойно, рассуждал Бим, отряхнувшись с Варвары Тимофеевны и опять выставив на обозрение свои условно живенькие кокушки и свой мерзкий ***. Вместо трёх звёздочек тут известный овощ.
Бабки это бабки, сказал он, что их жалеть? Специально копили, чтобы тратить.
Бим, а баба-то где твоя? То есть наша, теперешняя вместе потёхались Тимофеевна она, или, может, Маська. Или Фабька?