Я выхожу в переднюю. Отец ещё не одет, в рубашке, так он мне ещё больше нравится. Засучив рукава на белых руках с синеватыми жилками, он берёт соловья в ладонь, зажимает соловью носик и окунает три раза в ведро с водой. Потом осторожно встряхивает и ловко пускает в клетку. Соловей очень смешно топорщится, садится на крылышки и смотрит, как огорошенный. Мы смеёмся. Потом отец запускает руку в стеклянную банку от варенья, где шустро бегают чёрные тараканы и со стенок срываются на спинки, вылавливает не боится, и всовывает в прутья клетки. Соловей будто и не видит, таракан водит усиками и тюк! таракана нет
После церкви
Мы идём от обедни. Горкин идёт важно, осторожно: медаль у него на шее, из Синода! Сегодня пришла с бумагой, и батюшка преподнёс, при всём приходе, «за доброусердие при ктиторе».
Горкин растрогался, поцеловал обе руки у батюшки, и с отцом крепко расцеловался, и с многими. Стоял за свечным ящиком и тыкал в глаза платочком. Отец смеётся: «И в ошейнике ходит, а не лает!» Медаль серебряная, «в три пуда». Третья уже медаль, а две «за хоругви присланы». Но эта дороже всех: «за доброусердие ко храму Божию».
Лавочники завидуют, разглядывают медаль. Горкин показывает охотно, осторожно, и всё целует, как показывает. Ему говорят: «Скоро и почётное тебе гражданство выйдет!» А он посмеивается: «Вот почетно-то, оно»
Птички на воле
А во дворе сидит на крылечке Солодовкин с вязанкой клеток под чёрным коленкором. Он в отрепанном пальтеце, кажется очень бедный. Но говорит как важный и здоровается с отцом за руку.
Поздравь Горку нашу, говорит отец, дали ему медаль в три пуда!
Солодовкин жмёт руку Горкину, смотрит медаль и хвалит.
Только не возгордился бы, говорит.
У моих соловьёв и золотые имеются, а нос задирают только когда поют. Принёс тебе,
Сергей Иваныч, теннора-певца Усатова, из Большого театра прямо. Слыхал, ты его у Егорова в Охотном, облюбовал. Сделаем ему лепетицию.
Идем чай пить с постными пирогами, говорит отец. А принёс мелочи записку тебе писал?
Солодовкин запускает руку под коленкор, там начинается трепыхня, и в руке Солодовкина я вижу птичку.
Бери в руку. Держи не мни. говорит он строго. Погоди, а знаешь стих: «Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда»? Так, молодец. А «Вчера я растворил темницу воздушной пленницы моей?» Надо обязательно знать, как можно! Теперь сам будешь, на практике. В небо гляди, как она запоёт, улетая. Пускай!..
Я до того рад, что даже не вижу птичку, серенькое и тёпленькое у меня в руке. Я разжимаю пальцы и слышу пырхх но ничего не вижу. Вторую я уже вижу, на воробья похожа. Я даже её целую и слышу, как пахнет курочкой. И вот она упорхнула вкось, вымахнула к сараю, села. и нет её. Мне дают и ещё, ещё. Это такая радость! Пускают и отец, и Горкин.
А Солодовкин все ещё достаёт под коленкором. Старый кучер Антип подходит, и ему дают выпустить. В сторонке Денис покуривает трубку и сплёвывает в лужу. Отец зовёт: «Иди, садовая голова!»
Денис подскакивает, берёт птичку, как камушек, и запускает в небо, совсем необыкновенно. Въезжает наша новая пролётка, вылезают наши и тоже выпускают. Проходит Василь Василия, очень парадный, в сияющих сапогах в калошах, грызёт подсолнушки. Достаёт серебряный гривенник и даёт Солодовкину:
Ну-ка, продай для воли!
Солодовкин швыряет гривенник, говорит:
Для общего удовольствия пускай!
Василь Василия по-своему пускает из пригоршни.
Всё. Одни теперь тенора остались, говорит Солодовкин, пойдём к тебе чай пить с пирогами. Господина Усатого посмотрим
Чай с пирогами
Пахнет рыбными пирогами с луком. Кулебяка с вязигой называется «Благовещенская», на четыре угла: с грибами, с сёмгой, с налимьей печёнкой и с судачьей икрой, под рисом, положена к обеду, а пока первые пироги. Звенят вперебойку канарейки, нащёлкивает скворец, но соловьи что-то не распеваются, может быть, перекормлены? И «Усатов» не хочет петь: «стыдится, пока не обвисится». Юркий и востроносый Солодовкин, похожий на синичку, так говорит отец, пьёт чай вприкуску, с миндальным молоком и пирогами, и всё говорит о соловьях. У него их за сотню, по всем трактирам первой руки, висят «на прослух» гостям и могут на всякое коленце.
Наезжают из Санкт-Петербурга даже, всякие и поставленные, и графы, и Зовут в Санкт-Петербург к министрам, да туда надобно в сюртуке-параде. А, не стоит!..