Михаил Гарцев - Низкий вид литературы стр 6.

Я  Ваня, я  ветер, я  вера.
Я  лучший, я  худший, я  бог.
Я  корь, я  любовь, я  химера.
Я  вальс, я  стриптиз и я  рок.
Фортуну беру я за фалды:
«А ну, шевелись,твою мать».
Ей вставлю по самые гланды,
шоб знала, кому, блин, давать.
Потом ее раком поставлю.
Мой слог  раскаленный металл.
И скажет она мне: ай лав ю!
твори, я же твой пьедестал.
И бросив тогда вызов небу 
к иному уже не привык 
я вырву вам всем на потребу
свой русский кровавый язык.

Разнежился под солнцем луг,
и тучно колосится нива
О, как красиво всё вокруг!
Усраться, до чего красиво!

Наверное, мы всё-таки мечтатели
Не веруя в пророчества и сонники,
мы кузькиной парижской богоматери
языческие верные поклонники.
Мы славно покуражились в малиннике,
немного оцарапавшись крапивою,
но стали ль мы законченные циники
с улыбочкой приклеенной глумливою?! 
навряд ли. Просто дуем на горячее.
Бескомпромиссис  больше нам не жёнушка.
А всё, что остаётся непотраченным,
складируем подстилками на донышко
судьбы, чтоб не впивались рёбра жёсткости
в хребтины сколиозные усталые
Трёхмерности повыпрямлялись в плоскости,
по краешкам немного обветшалые.
Но всё ж, какими б ни были сценарии,
и на какие б ни бросало полюсы 
не всё мы между пальцев разбазарили,
и истощили вещмешки не полностью.
А взгляд назад  отнюдь не во спасение,
а токмо лишь для восполненья опыта
Весеннее  по-прежнему весеннее,
от птичьих криков до любовных шёпотов.
Нас ветры жизни чуточку взлохматили,
слегка приблизив ангельское пение
Наверное, мы всё-таки мечтатели 
потерянное, в общем, поколение.

Поэт природу любит без условностей,
хотя потерянное, в общем, поколение.
Народностью силен и превосходностью,
всем поднимая тонус, настроение.
И славно покуражившись в малиннике,
слегка крапивною клубничкой оцарапавшись.
Он замечает, что вокруг  сплошные циники,
его задором как-то слишком озадачены.
Вокруг него  кликуши с страстотерпцами
пророчества плетут одни и сонники
Он в бога, душу, матерь, экзистенцию
и страстотерпцев кроет и поклонников.
На битвы не заманишь даже малые
Бескомпромиссность больше не невестится.
Хребтины сколиозные усталые
уже в окопы не спустить, блин, и по лестнице.
И многомерность жизни его в плоскости,
да и в любой, как видим мы, проекции
старается не повстречаться с жесткостью,
хотя и не чурается эрекции.
Уже не первая его лелеет женушка,
но между пальцев все не разбазарено,
складирует он бережно на донышко,
все  что отпето было, отсценарино.
Орлиный взгляд  отнюдь не в устрашение,
а токмо лишь как подтвержденье зрелости.
Поэт на нашем небосклоне  украшение,
мечтатель и романтик в пору спелости.
Весеннее  по-прежнему весеннее,
не птичьи крики  ангельское пение.
Усраться, но не сдастся утверждению,
что он потерянное, в общем, поколение.

карьера дом машина мебель
женитьба деньги слава власть
хватаешься за каждый стебель
чтоб в той же пропасти пропасть
как сладко любоваться бездной
и быть никем и быть нигде
звездой раскинувшись в уездной
хрестоматийной лебеде
андреем при аустерлице
лежать впадая в небеса
как в отрицание но лица
и голоса и голоса
любимых заполняют стержень
уже исписанный на треть
который жизнь который держит
не позволяя улететь.

И потому вновь дом и мебель,
женитьба, деньги, слава, власть
И в «Самиздате», как констеб (е) ль,
гоняю в душу-бога-мать
тех, кто склоняется над бездной,
кто был никем, а хочет  всем,
кто свары учинял помпезно,
а должен быть и глух, и нем,
как инвалид Аустерлица.
Для избранных лишь  небеса,
и всюду радостные лица,
вакханок всюду голоса.
Помчусь к цыганам в русской тройке
я, по-панарински широк,
лобзаясь с Музою на койке
Знать должен каждый свой шесток.
Очередную треть кубышки
пополнит новый гонорар,
а самиздатские мартышки
погрязнут в бездне новых свар.
И все меня признают примы
сетературною звездой.
Ну, не кормить же мне любимых
хрестоматийной лебедой.