Михаил Гарцев - Низкий вид литературы стр 4.

А по ранней дороге  прощания,
А по поздней дороге  прощения,
Неисполненные обещания,
Незамоленные прегрешения,
Пыль и вьюги, дожди и знамения,
Звёзды сыплются с неба на головы
Навеваются сны и сомнения,
И луна льёт расплавленно олово
Может быть  не святые, не скромники,
Но совсем не такие уж грешные,
Мы проходим по жизни  паломники,
Не иные  но больше не прежние

Ну, куда вы идете, писатели,
по дороге Сплошного Безденежья?
Слов и образов то ли искатели,
то ль от чувств и мыслишек  брожение?
То ли видите чьи-то знамения,
то ли слышите звуки волшебные?
То ли вас посещают сомнения,
то ли муки, смятенья душевные?
И, конечно, вы все  не скоромники,
чай, и выпить под закусь привычные
Вроде, с виду  святые паломники,
а копнуть  так на редкость обычные.

Опавшие листья  как падшие души:
их тоже бросают в костёр.
Их шорох  как шёпот: пусть глуше, но глубже
он в мир свои звуки простёр.
А листья упрямы  страдания прячут.
Спросите: «В чём ваша вина?»,
и листья не скажут, о чём они плачут,
им жалость совсем не нужна.
Они упивались росою когда-то,
как люди  веселым вином.
Теперь они сникли, теперь они смяты,
но плачут совсем не о том.
Их огненный демон печатью пометил,
а грешным  из ада нельзя
Но, глупые, верят, что сжалится ветер
и всё ж унесёт в небеса.

Опавшие строчки  как квелые квочки:
их критик зарежет в момент,
их шепот все глушат, их ропот все душат,
им дорог любой комплимент.
А если читатель их спросит:
 Скажите,
зачем Вы, и в чем ваша роль?
Они ему скажут:
 Вы нас полюбите,
ведь мы не похожи на моль.
Мы тряпки не точим, мы только хлопочем
о вашей прекрасной душе.
 Оно, блин, Вам надо, 
тот скажет с досадой
и сядет в роскошный «Порше».
Поедет по свету, вдруг встретит поэта,
и спустит «Порше» свой в овраг.
Все встречи с поэтом трагичны  при этом
поедут на тачке в кабак.
А падшие строчки, как вздутые почки,
страдая, глядят в небеса.
И, глупые, верят, что кто-то поверит

«Эх, тачанка-ростовчанка Все четыре колеса».

Мне снилось, будто ты не родилась,
а я привычно ждал тебя у входа
в театр наш, где радостно паслась
толпа друзей и прочего народа.
Я ждал тебя, сверяя по часам
ход облаков и ритм сердцебиенья,
и загоралось слово по слогам
над головой всего столпотворенья.
Я ждал тебя, ведь я еще не знал,
что ты беспечно отложила встречу,
и поднимался медленный оскал
луны над суетою человечьей.
Я ждал тебя, и плавились века,
и проходили царства и драконы,
и постепенно сонная река
перемещала в небо легионы.
И лил с небес поток холодных стрел,
и больно ранил тех, кто не укрылся,
я ждал тебя, и я не захотел,
и потому в домах не растворился.
Я ждал тебя, ушел последний франт,
мир опустел, и замерли кулисы,
и с дуэлянтом рядом дуэлянт
судачили о прелестях актрисы.
И зеркала снимали грим с лица,
и ничего уже не оставалось,
как ждать тебя до самого конца
чего-то, что еще не начиналось.
И в этот миг как будто легкий вздох
мне возвестил о долгожданной встрече,
и ты вошла И случай или Бог
меня позвал в другой какой-то вечер.
И снилось мне, что не родился я,
а ты одна ждала меня у входа
в театр наш, где радостно друзья
паслись толпой в толпе иного рода.

Я видел сон. Зашел ко мне редактор.
С горячей точки нужен репортаж.
Ведь журналист, в какой-то мере, гладиатор.
Сжигает нервы, как награду за кураж.
Но человечество сильно умишком задним
и первый вывод может быть обман
Я посмотрел в окно на палисадник,
всходило солнце, растопив туман.
Природа всеми красками сверкала,
плыл в воздухе цветочный аромат
Я натянул на лоб свой одеяло,
я буду ждать и никому не рад.
Сегодня хвалим мы или ругаем,
а завтра будет все наоборот,
а завтра будет жизнь совсем другая,
и каждому из нас придет черед.
Мне у других не занимать отваги,
но мне претит сизифов тяжкий труд,
я не спешу марать листок бумаги.
Меня, наверно, многие поймут.
И я стал ждать, сменялись дни и годы.
Вокруг меня пророс травы бурьян,
а я стоял, как часть живой природы,
как каменный и древний истукан.
Стоял и ждал. Взгляд устремлялся в дали,
был не растрачен слов моих металл.
Уже Даен вернулся к нам с развалин,
где он на баррикадах воевал.
Уже покрылась плесенью клеенка,
жучком древесным был изъеден стол,
но я все ждал, а вот философ Шленский
с анальной стадии в другую перешел.
Стоял и ждал. Да, может так не каждый.
Под время бременем прогнулся циферблат.
Стоял и ждал, а вот учитель Шадов
закончил свой стотысячный трактат.
Прилег и ждал. Поэта путь не долог.
Ко мне зашел Харон, принес чернил.
Цинично сплюнув, мой задернул полог,
и без меня куда-то там поплыл.
Жизнь  фарс, довольно мерзостный спектакль.
Тщеславие и секс в ней правят бал.
Вдруг стал кружиться надо мною птеродактиль,
хоть я участия ни в чем не принимал.
Еще бы, у него губа не дура,
я молод и пока что не облез,
но, осмотрев мою субтильную фигуру,
он почему-то передумал и исчез.
Я все стоял. Средь бурь, ветров и градин.
Стоял и ждал, порой кропал стихи.
Уже в пещере горной сам бен Ладен,
раскаявшись, замаливал грехи.
Над морем с криком пролетали чайки.
Мой взгляд был бескорыстен, светл и чист.
На нарах о любви к тюремной пайке
вели беседу с террористом террорист.
Я все стоял Толпа тянулась старцев
На чью-то лысину лился льстецов елей
А я все ждал. Уж старикашка Гарцев
отметил свой последний юбилей.
И понял я  моя строка речиста.
Она дитя разумного отца.
Смотрите все, в чем счастье журналиста:
вот так вот ждать до самого конца.