Если кто давно уже уловлен; или прах богатства собрал себе неправдой и ум связал заботами о нем, или очернил естество свое неизгладимой скверной любострастия, или преисполнился другими винами, то он, пока еще время, пока не дошел до совершенной погибели, да сложит с себя большую часть бремен, и, прежде потопления ладьи, да побросает из своего груза, что собрал незаконно, и да подражает морским промышленникам. Они, если и нужное что случится везти на корабле, но поднимется на море сильное волнение, и кораблю, подавляемому грузом, станет угрожать потоплением, с возможной скоростью снимают большую часть тяжести и без пощады выкидывают товар в море, чтобы корабль шел выше волны и чтобы самим, если только можно, хотя душу и тело спасти от опасности. А нам, конечно, гораздо больше их надобно подумать об этом и делать это. Они, если что сбросят, теряют это в ту же минуту, и их окружают уже невзгоды нищеты. А мы чем больше уменьшаем лукавое бремя, тем больше и лучше копим богатство для душ; потому что блуд и все подобное, если сброшено, погибают, и истребляемое слезами обращается в ничто, на место же их вступают святость и праведность вещи легкие, никогда не затопляемые никакими волнами. А имущества, прекрасно изринутые, не погибают для тех, которые их изринули и бросили, но как будто переложенные в какие-то другие надежные корабли, то есть во утробы бедных, спасаются и достигают пристаней, и извергнувшим их соблюдается украшение, а не опасность.
Итак, возлюбленные, положим сами о себе человеколюбивое определение, и бремя богатства, если хотим обратить его в свою прибыль, разделим многим, а они с радостью понесут его и положат на сохранение в недрах Владыки, в этих безопасных сокровищницах, где ни моль не истребляет, ни разбойники не подкапывают и не крадут (Мф. 6, 20). Дадим свободу богатству, когда оно хочет через край литься к нуждающимся. Не будем проходить мимо Лазарей, еще и ныне лежащих перед нашими глазами, не пожалеем со своей трапезы крупиц, достаточных для их насыщения, не станем подражать этому жестокосердому богачу и не пойдем вместе с ним в тот же геенский пламень. Иначе много будем умолять тогда Авраама, умолять каждого из живших прекрасно, но не будет нам пользы от вопля, ибо брат не избавит, избавит ли вообще человек (Пс. 48, 8)? Каждый же из них скажет нам громко: «Не ищи человеколюбия, которого сам не знал к другим, не думай получить так много ты, скупившийся и на меньшее, наслаждайся тем, что собрал в жизни. Плачь теперь: потому что не миловал тогда брата, видя его плачущим». Вот что скажут нам, и скажут справедливо!
Но боюсь, что поразят нас словами, еще более горькими, потому что мы, как сами знаете, превосходим этого богача лукавством. Не потому, что совершенно скупы на богатство, проходим мы мимо лежащих на земле братий, не потому, что бережем имение детям или другим родным, заграждаем слух, когда просят у нас, напротив, расточаем на худшее и щедрость свою обращаем на поощрение к пороку людей, ему преданных. У многих при столе сколько собрано мужей и жен! Одни забавляют дающего пир срамными словами, другие нескромными взорами и телодвижениями воспламеняют огонь невоздержности, иные колкими шутками друг над другом стараются рассмешить призвавшего, а другие обманывают его ложными похвалами. И не ту одну получают они выгоду, что угощены пышно, но уходят с полными руками всяких даров и узнают через нас, что гораздо полезнее для них пускаться на дела, подобные этим, и в них упражняться, а не в добродетелях. А если стал перед нами нищий, который едва может говорить от голода, отворачиваемся от того, кто одного с нами естества, гнушаемся им, поспешно бежим прочь, как бы страшась, что, пойдя медленнее, сделаемся участниками в том же бедствии. И если он, стыдясь своего несчастья, потупляет взоры в землю, говорим, что промышляет лицемерием. Если же, понуждаемый жестоким голодом, смотрит на нас смело, называем бесстыдным и наглым. Если, по случаю, покрыт крепкой одеждой, которую кто-нибудь ему подал, гоним его от себя, как ненасытного, и клянемся, что нищета его притворная. А если прикрыт согнившими рубищами, опять гоним прочь за зловоние, и, хотя к просьбам своим присовокупляет он имя Творца, хотя непрестанно заклинает, чтобы и мы подверглись подобным страданиям, никак не может переменить нашего безжалостного решения. За это-то боюсь тягчайшего гееннского огня в сравнении с тем богачом (1).