Ань, ты чего?! муж осторожно трогает меня за плечо. Какие носки? Кому передать?!
Я вздрагиваю, открываю глаза и понимаю, что это был всего лишь сон. И граница между сном и явью оказалась зыбкой. Какие-то непонятные люди, почему-то плен Плен? Мне нужно освободиться, как из плена, от иллюзии вселенской значимости для собственного сына? Там, во сне, это не удалось. И в жизни не удаётся. Потому что
Даже кричим мы вместе: ещё не родившийся мой сын и я. Я это явственно слышу его крик внутри себя. Ребёнок вопит оттого, что страшно и больно, я оттого, что страшно и больно ему. А когда просто страх и боль умножаются на страх и боль в квадрате, и я понимаю, что этого ужаса нам всё-таки не вынести, ребёнок вдруг, как пловец со стартовой тумбочки (так и представилось!), отталкивается ножками и вплывает в этот мир. Берёт старт, словом. Одна, две, три минуты новой жизни и они уже не сравнимы с той вечностью, до которой их растягивает адская предродовая мука, они словно бегут вперегонки, лёгкие такие, невесомые, и только в теле моём отдаются уже затихающей болью. Вот и кончилось всё, слава Богу!
Смотрите, мамаша. Мальчик!
Фиолетовая тряпочка, повисшая в руке акушерки и издающая слабое попискивание как, я же явственно слышала его зычный голос внутри себя! и это мой ребёнок?! Это кусочек моей ткани, крови, сосудов, моей жизни! Это моя Вселенная, мое бессмертие, это Мысли путаются, громоздятся, сталкиваются одна с другой, а я лежу свои положенные два часа в родовой и ещё не понимаю, что эти часы самые лёгкие и беззаботные из всей моей будущей жизни. Вокруг суетятся, измеряют мне давление, спрашивают телефон мужа, а мы с сыночком лежим, как в нирване, уже разделённые природой, но еще не разлучённые людьми.
Когда я рожала старшего своего ребёнка дочь Машу, УЗИ в те времена не было, и кто родится, мы могли только гадать. Но знали точно если это будет девочка, мы назовем её в честь моей умершей мамы. Для сына имя даже не придумывали. Перебирали много, но ни одно мне не нравилось. Поэтому, когда Машка родилась, я ни капельки не удивилась, будто знала точно, что наше семейное имя снова к нам вернётся. Когда же я поняла, что беременна во второй раз, у меня снова не было сомнений я также абсолютно точно знала, что родится сын. И моя интуиция меня не подвела на УЗИ, которое к тому времени уже появилось, врач углядел мальчика
Снова я увижу своего сына лишь через сутки. Замотанный по уши в серую, накрахмаленную до жестяного грохота минздравовскую пелёнку, он спит глазки прикрыты, дыхание струится тончайшим волоконцем, не сразу и почувствуешь. Махонький, меньше трёх килограммов, он не проявляет ни малейшего желания перекусить. И уж, конечно, не понимает, что маме без его помощи очень-очень плохо! С первых дней уходит от ответственности Чтобы спасти меня от мастита, врач догадалась принести двух отказничков и весом, и ростом побольше моего «заморыша». Вот так я их неделю и кормила всех троих.
«Забрать бы», внезапно подумала однажды. Нет, первым об этом заговорил муж в шутку, правда, несерьёзно как-то. «Давай, говорит, возьмём их себе». Я недоверчиво покачала головой:
Не отдадут На таких славных очередь.
Не решилась
«Простите меня», думаю я, наблюдая, как заворачивает медсестра мою крохотулю в милые, домашние пелёнки, как виновато суетится муж, обнаруживший в последнюю минуту, что забыл дома мои туфли. Как сама я, глядя на себя, будто со стороны, шлепаю в кожаных тапочках 42-го размера, сажусь в такси, беру на руки сына, а Кто же будет ИХ кормить? Что, вот так всё и закончится?
Ты чего? беспокоится муж. Плачешь, что ли? Болит что-нибудь?
«Болит, думаю я. Душа».
Как я провожу эксперимент по «выращиванию» дочери, а сын впервые заявляет о своих желаниях
Душа сплошная засохшая рана. Поскребёшь ногтем и всплывёт на поверхность боль, точно мусор в весенней луже. И будет мучать меня ещё долго, хотя со временем боль притупится и уйдет за краешек сознания, как уходит за тонкую струну горизонта палящее солнце, и земля погружается в спасительную прохладу ночи. Так и я погружаюсь в повседневные хлопоты, они возвращают меня к действительности и не дают заняться самобичеванием и самоедством, когда я всё-таки осознаю свою слабость и неспособность принять очень сложное, но излечивающее душу решение. Потом, много лет спустя, я расскажу об этом случае священнику, и он мудро и просто объяснит мне, почему именно тогда не случилось то, что случиться просто не могло. Потому что мне было предназначено другое испытание, только и всего.