Хихикал Сказкин, конечно, надо мной, ибо только младший научный сотрудник Тимофей Лужин (Сказкин был крепко уверен в этом) мог возлежать на раскладушке в тот час, когда всякий порядочный человек тут же соскочил бы, чтобы начать суетиться вокруг такой роскошной находки, как этот кусок говядины. Сказкина переполняло чувство превосходства. Сказкин презрительно и высокомерно пожимал покатыми плечами, Сказкин даже снисходил: дескать, ладно, лежи, начальник! У тебя, дескать, есть я, начальник! А раз у тебя есть я, Сказкин, значит, не пропадем!
Не выдержав его высокомерия, не выдержав духоты и испуга, я, наконец, поднялся и побрел в угол к умывальнику.
— Это еще что, — довольно гудел за моей спиной Сказкин. — Я однажды в Пиреях двух греков встретил. Один нес ящик виски, другой на тебя походил.
Я прислонился к пустой раме.
«Ох, Серп! Ох, Иванович!..»
Слоистая полоса влажного и теплого утреннего тумана зависла над темным заливом, резко разделяя мир на земной, с его тяжкими пемзовыми песками, оконтуренными бесконечной желтой щеткой бамбуков, и на небесный, с его пронзительно душным небом, линялым и выцветшим, как любимый, никогда не снимаемый тельник Сказкина.
— Ну? — переспросил я.
Сказкин доверительно подмигнул:
— Нашел — спрячь. Отнимут!
Подобная мудрость венчала всю философию Сказкина, но мне сейчас было не до рассуждений.
— Агафон знает?
По праву удачливого добытчика Сказкин неторопливо вытянул сигарету из моей пачки и укоризненно покачал большой головой:
— Да ты что, начальник! Это если бы лишней была корова, а то единственная на острове!
— Кто забил?
— Погоди, начальник, — рассудительно протянул Сказкин. — Зачем спешить? Хочешь правды — подумай. Люди, начальник, они везде одинаковые. Что в Бубенчиково, что в Симоносеки. Сойди на берег, поставь бутылочку, к тебе любой обратится неторопливо. Хай, дескать. Хай живешь, дескать? И ты так же отвечай — хай! Если скажешь неторопливо, тебя поймут. Меня вот, начальник, боцманы за что любили? А за неспешность! За то, что я и палубу вовремя выскребу, и к подвигу всегда готов!
— Сказкин, — сказал я, брезгливо разглядывая неаккуратный кусок говядины. — Вернемся к фактам. На столе лежит мясо. Вид у него странный. А принес мясо ты. Так что не тяни, объясни, что случилось с коровой Мальцева?
— Акт оф готт! Действие Бога!
Расшифровывалась ссылка на Бога так.
Поздно ночью, выпив у горбатого Агафона чаю (Агафон любил индийский, но непременно добавлял в него китайских дешевых сортов — для экономии), Серп Иванович решил прогуляться.
Душно невмоготу, какой тут сон!
Так и шел по низким пескам, даже меня в освещенном окне видел. Еще подумал: «Чего это начальник живет не по уставу? Протрубили отбой — гаси свечу, сливай воду!» Топает, значит, так по бережку, по пескам, и обо всем свое понимает — и о начальнике, не умеющем беречь казенные свечи, и о ярких звездах, какие они дикие, будто спутников никогда не видали, и вообще о любом шорохе в ночи. Одного только не понимает — почему по — дурному взмыкивает вдали корова горбатого Агафона. Ей, корове, как никому спать следует. Она, дура, молоко обязана Агафону копить, так нет, ночь уже, а она, дура, взмыкивает по — дурному под ночными вулканами.
«И чего взмыкивает? — подумал Сказкин. — Вот вмажу ей меж рогов, чтоб людям спать не мешала!»
Подобрал бамбучину и ходу!
Забрел аж за речку Тихую, на низкие луга.
До этого, правда, отдохнул на деревянном мостике, поиграл бамбучиной со снулой, мотающейся по реке горбушей.