Другой формой следствия, известной Русской Правде, был так называемый «свод», т. е. последовательные очные ставки между собственником-истцом и целым рядом лиц, через руки которых прошла его пропавшая вещь. «Свод» совершался при непременном участии «послухов», т. е. представителей местного общества, удостоверяющих «доброту» или «лихость» соседа. «Свод» продолжался до тех пор, пока не доходил до человека, который не был способен объяснить, где он приобрел искомую вещь. Этот человек и признавался татем.
Процесс «свода», выработанный еще в древнейшие времена, был достаточно хорошо урегулирован обычаем, поэтому в Русской Правде подробного описания «свода» не встречается. Однако при анализе текста ст. 36 Пространной редакции Русской Правды видно, что «свод» предусматривал различный порядок розыска лица, совершившего кражу внутри города, и в том случае, если похищенная вещь обнаружена вне города. «Свод» в городе не был ограничен числом владевших украденной вещью, и его вели до конца. «Свод» на землях вне городских стен истец вел только до третьего владельца, который брал на себя дальнейший розыск[40].
В Русской Правде еще нет статей, упоминающих о праве обыска. Даже в случае уличения в краже Русская Правда считает достаточным ограничиться показаниями «послухов».
А вот в Псковской судной грамоте (ст. 57) уже говорится о таком следственном действии, как обыск. Лицо, подозреваемое в краже, обязано было допустить в свой двор приставов для обыска. В противном случае оно обвинялось в краже. В соответствии со ст. 60 Псковской судной грамоты обыск мог производиться также у человека, на которого «возклепнет» тать.
Интересно содержание ст. 22 Новгородской судной грамоты, устанавливающей порядок оценки свидетельских показаний. В соответствии с ней показания одного «послуха» не могли быть отвергнуты в связи с показаниями другого. Для этого требовались дополнительные доказательства.
Следствие могло осуществляться самими судьями, истцами или доносчиками, а иногда специально назначаемыми лицами в тех случаях, когда виновник преступления не был известен.
Анализируя содержание новгородских законов и летописей, А. П. Куницын пришел к выводу о том, что в Новгородской феодальной республике для установления сущности дела и виновника преступления следователь должен был обозреть следы самого преступления, допросить обвиняемого, взять показания от свидетелей и людей посторонних. Если обвиняемый сам признавался, или утверждал павшее на него подозрение старанием укрыться от преследования, то следователь мог задержать его и представить на суд для ответа[41].
В рассматриваемую эпоху в качестве безусловных доказательств признавались «рота» (присяга), «жребий», «поле» (сражение между родственниками тяжущихся), ордалии в виде испытаний водой и железом, свидетельские показания «видоков» (очевидцев преступления) и «послухов»[42]. Известны были домовые обыски и письменные документы[43].
На практике существовал судебный поединок, не упоминавшийся в Русской Правде, однако упоминающийся в Псковской судной грамоте[44]. На поединок противники выходили чаще всего вооруженные дубинами. Причем, если один из «тяжущихся» по своему состоянию (недуг, старость и т. п.) не мог участвовать в поединке, допускалось вместо себя выставить наймита. (Это правило, однако, не распространялось на поединки между женщинами.)
Аналогично отыскивалась истина в уголовных делах и у наших географических соседей.
Так, в Эстляндии XV в. в случае запирательства обвиняемого средством доказательства служила свидетельская и очистительная присяга, или еще и присяга особого поручителя, а в некоторых случаях «Божий суд», заключавшийся в единоборстве. Допускалось также испытание водой, а при убийствах доказательством служило кровотечение из ран убитого. Для отыскания истины и с целью предоставления обвиняемому возможности освободиться от подозрения в убийстве, в заседание суда приносилось тело убитого, или же, взамен его, рука, которая находилась в суде иногда в течение недель. Обвиняемый должен был обходить вокруг покойника или руки убитого, прикоснуться к мертвой руке и произнести клятву. Невиновность обвиняемого считалась доказанной, если при этом не текла кровь[45].
В Литве до второй половины XVII в. действовали законодательные положения (в частности, Судебник Казимира 1468 г., Литовские Статуты XVI в. и другие акты разных веков)[46], являвшиеся развитием аналогичных положений Русской Правды. Такое состояние дел во многом объяснялось тем, что большую часть территории Великого княжества Литовского составляли древнерусские земли, захваченные литовским феодалами во второй половине XIII в.