Последняя, шестая, остановка была перед часовней Святого Гроба, внутрь которого внесена была и положена на смертное ложе Господне плащаница. У самого входа во Гроб произнесена была шестая проповедь на испанском языке, также одним из братства св. Франциска. По живости она уступала всем другим, кроме славянской, и наводила скуку своей однообразной, как бы механической, жестировкой. Содержание ее также для меня осталось тайной. После проповеди полным хором было пропето: Miserere[141], не уступавшее вчерашнему концерту. Затем коленопреклоненный епископ прочитал малую молитву. Погребатели вышли с Погребенным из Гроба и вся процессия молча направилась к латинскому приделу. Было уже за полночь.
Что осталось в памяти и сердце от виденного мною в самые торжественные дни латинского богослужения на святых местах? Умиленный епископ, целующий ноги меньших братии. Преисподний волк, своими яростными движениями за перегородкой придела действительно походивший на зверя, запертого в клетку. L'Empereur de Jerusalem[142]. Скрип упадающей руки жалкого подобия Христова. Благоговейные лица мироносцев, блестящие темные глаза скорбного певца и всего более трогательный напев погребальный, восполнивший собою все, что могло казаться недостатком в богатом материальной обстановкой богослужении.
Поклонник
Иерусалим. 5 апреля 1866 года
Печатается по публикации: Христианское чтение. 1866. 23. С. 469488.
Посвящение латинского епископа в Иерусалиме
(Из письма поклонника п. Г. П-ни)
На 6-й неделе после Пасхи, по григорианскому календарю, усердные чтите-ли и воители «Святого Стула» постарались распространить по Иерусалиму радостную весть, что в наступающее воскресение (Exaudi[143], 13 мая по новому стилю), т. е. в нашу неделю о Слепом, будет совершена перед Гробом Господним Messa Pontificale[144], причем произойдет и посвящение в епископа. Весть эта благовременно достигла и нашего приюта[145]. В малом числе поклонников, оставшихся в Иерусалиме до Троицына дня, нашлись охотники видеть редкое и любопытное зрелище. Я был одним из них.
Итак, 1-го числа мая месяца, около 8-ми часов утра, по окончании своей литургии в церкви Дух<овной> Миссии[146], мы отправились в храм Воскресения Христова. Согласно с официальным объявлением Латинской Патриархии, мы нашли, что все место coram Sancto Sepulchro[147] было занято латинским духовенством. Служба уже началась, по кр<айней> мере громко разносились по всей Ротонде Гроба Господня звуки органа. Достав себе видное я мог бы сказать завидное, место, я увидел, что к самой почти часовне Гроба, заграждая даже вход в нее, приставлен был большой престол, богато украшенный, с Распятием, подсвечниками и нужными для богослужения книгами. Другой, меньший, престол стоял впереди его сбоку, на северной стороне у стены, образующей входную арку в греческий собор[148]. На нем, кроме Распятия, подсвечников и книг, лежала еще священническая (она же и архиерейская) риза, над которою высилась золотая с каменьями митра латинского покроя. Поблизости обоих престолов находились принадлежащие им пономарские столики (credentia) со всем, что требовалось для предстоящего богослужения. Креденция большого престола окружена была толпою молодых аколуфов[149] или прислужников Патриарха, все питомцев устроенной им вблизи Иерусалима семинарии[150]. За малою креденцией сидели двое из францискан, сакристалы[151] латинской капеллы храма. Прямо против малого престола, на противоположной стороне, поставлена была кафедра патриаршая под балдахином, возвышенная над помостом церковным на две ступени. На линии от малого престола к кафедре стояли три круглых табурета, другие 4 табурета стояли по бокам их к большому престолу, по два на каждой стороне; заднее пространство от табуретов до перегородки греческого собора занято было по сторонам скамейками, а в средине духовым музыкальным инструментом.
Мы нашли Патриарха сидящим на своей кафедре. Два крайние из средних табуретов были заняты двумя архиереями, нарочно откуда-то вызванными для церемонии. Один из них, иерархически старейший, был армяно-католик[152], еще молодой человек, а другой, младший по чину или месту, был глубокий старец, совершенно седой. Оба архиерея были в полном облачении и имели на головах серебряные глазетовые митры. Армяно-католик, кроме того, сверх казулы[153] (ризы) имел на себе и омофор, что, конечно, сделано было не без расчета. На среднем табурете сидел избранный в епископа, в полном священническом облачении и с биргтом[154] (род четырехугольной камилавки) на голове. Это был человек лет 3035, худощавый, с угловатыми чертами лица и малою бородою. (Вообще все латинское духовенство Иерусалима считает правилом отпускать бороду, а сам Патриарх даже славится ею на весь католический мир.) На боковых табуретах сидели диаконы в богатых далматиках[155]. Возле Патриарха сидел его капеллан[156]. При армянине тоже был его собственный капеллан, но ему не предложено было стула. На скамьях сидели 7 одетых в ризы священников кажется, все из братства св. Франциска, и прочие духовные лица. Инструмент окружали 7 мальчиков, под председательством монаха-музыканта. Такова была обстановка возвещенного с таким торжеством «понтификального» служения.