Только после этой неожиданной фразы он выпрямился и назвал свой чин и фамилию:
Командир батальона, подполковник Капитанов! Потом он сделал жест в сторону казака, сказал торжественно: Моя жена! и снова сконфузился. Впрочем, вы ведь уже успели с ней познакомиться, я это упустил из виду.
Только теперь понял безусость казака Ливенцев и то, почему здесь драпри и ковры и пахнет духами, но когда он поглядел на жену батальонного, то встретил суровый, по-настоящему начальнический взгляд, обращенный, однако, не к нему, а к батальонному. Так только дрессировщик львов глядит на своего обучаемого зверя, которому вздумалось вдруг, хотя бы и на два-три момента, выйти из повиновения и гривастой головой тряхнуть с оттенком упрямства.
Голова подполковника Капитанова, впрочем, меньше всего напоминала львиную: она была гола и глянцевита, что, при небольших ее размерах, создавало впечатление какой-то ее беспомощности. Да и весь с головы до ног подполковник был хиловат, вот-вот закашляется затяжным заливистым кашлем, так что и не дождешься, когда он кончит, сбежишь.
В блиндаже было тепло топилась железная печка. Подполковница сняла папаху и черкеску, бешмет ее тоже оказался щегольским, а русые волосы подстрижены в кружок, как это принято у донских казаков.
Чайник с водою был уже поставлен на печку до ее прихода и теперь кипел, стуча крышкой. Денщик батальонного подоспел как раз вовремя спуститься в блиндаж, чтобы расставить на столе стаканы и уйти, повесив перед тем на вешалку снятые с прапорщиков шинели, леденцы к чаю и даже печенье достала откуда-то сама подполковница, и тогда началась за столом первая в этом участке для Ливенцева и первая вообще для Обидина беседа на фронте.
Вы, значит, в штабе полка уже были, и это там вас направили в наш батальон? спросил Капитанов, переводя тусклые глаза в дряблых мешках с Ливенцева на Обидина и обратно.
Нет, мы только что с машины, с говяжьей машины, попали к вам благодаря вот вашей супруге, сказал Ливенцев.
Так это вы как же так, позвольте! всполошился Капитанов. Может быть, вы оба совсем и не в наш батальон, а в четвертый!.. Ведь теперь, знаете что? Теперь ведь четвертые батальоны в полках устраивают и даже даже еще две роты по пятьсот человек в каждой должны явиться, это особо, это для укомплектований на случай потерь больших. А ведь в эти роты тоже должны потребоваться офицеры.
Ну что же, я прапорщиков оставлю в своем батальоне, а заурядов пусть берут в четвертый или куда там хотят, решительно сказала дама в казачьем бешмете.
Теперь при свете лампы, которая, кстати, была без колпака, Ливенцев присмотрелся к ней внимательней и нашел, что она не очень молода, лет тридцати пяти, и не то чтобы красива: круглое лицо ее было одутловато, а серые глаза едва ли когда-нибудь и в девичестве знали, что такое женская ласковость, мягкость, нежность. Будь она актрисой даже и попадись ей роль, в которой хотя бы на пять минут нужно было бы ей к кому-нибудь приласкаться, она бы ее непременно провалила, так думал Ливенцев и отказывался понять, какими чарами приворожила она Капитанова в свое время. Впрочем, он охотно допускал, что между ними обошлось без чар.
Вы сказали нам поразительную новость, господин полковник, удивленно отозвался между тем на слова Капитанова Обидин.
Да, да-а! Теперь та-ак! очень живо подхватил Капитанов, видимо, довольный, что замечание жены можно обойти стороной. Теперь дивизия пехотная будет считаться в двадцать две тысячи человек вот какая! Почти в два раза больше, чем прежняя была, трехбатальонная.
Это что же, в видах наступления, что ли? спросил Ливенцев. Конечно, на нас ли будут наступать австрийцы, мы ли начнем наступать на них, мы должны быть прочнее.
Затеи Брусилова! презрительно бросила подполковница, разливая чай по стаканам в серебряных подстаканниках.
Что именно «затеи Брусилова»? не понял ее Обидин.
Все эти четвертые батальоны и какие-то роты там пополнения! небрежно объяснила она. Было желание выслужиться, ну, вот и добился своего теперь главнокомандующим.
Вам, значит, он не нравится? догадался Ливенцев.
А кому же он нравится? быстро и даже сердито спросила она, так что Ливенцев счел за благо, принимая от нее стакан, сказать не то, что он думал:
Приходилось иногда слышать в дороге, что, может быть, он будет лучше Иванова.