Непостижимо!.. Я, конечно, не знал бы, что именно мне делать с миллионом, если бы он свалился мне с неба, но всякий миллион все-таки факт, как же можно его отрицать.
Не понимаю, господа, что вы такое говорите! как будто даже возмущенно немного поглядела на всех поочередно Цирцея. Ведь это называется шутить над человеком, который отшучиваться совсем не умеет.
И под ее взглядом командирши, заступившейся за своего субалтерна, первым смутился вежливый Мазанка и тут же выдал Ливенцева:
Сведения о миллионах идут вот от нашего прапорщика Мы сами это только сегодня от него услыхали
И так как на Ливенцева теперь обратилось сразу несколько пар глаз и белесые глаза Зубенко глядели неприкрыто враждебно, то Ливенцев тоже поколебался было и уж хотел как-нибудь замять разговор, но спросил на всякий случай корнета:
А вы доктора нашего Монякова знаете?
Монякова? переспросил Зубенко и отвернулся.
Да, того самого Монякова, с которым вы, правда, не захотели говорить дня два назад, но ведь когда-нибудь придется же вам с ним встретиться, не так ли?.. Так вот, это именно он мне о вас наговорил, представьте!.. Он вас очень хорошо знает и ваше имение и ваши дела с французской компанией «Унион».
Он так вам и сказал: французской компанией? пусто и глухо спросил после томительного молчания Зубенко.
С французской или бельгийской Да, кажется, именно с бельгийской, но мне показалось, что это все равно.
Угу Нет, это не все равно, пробормотал Зубенко.
Может быть Он мне сказал еще, будто вы недовольны ими, этими французами или бельгийцами, что они плохо выполняют условия договора, то есть, попросту говоря, вас грабят
Он так и сказал вам: грабят? живо обернулся к Ливенцеву Зубенко.
Да, в этом роде и будто вы начали с ними процесс.
А он не сказал вам, кто посредничает бельгийцам этим, прохвостам? с большою яростью в хриповатом голосе спросил вдруг Зубенко, и глаза у него стали заметно розовыми от прилившей к ним крови.
Однако факт, значит, все-таки налицо! торжествуя, перебил по-адвокатски Кароли Ливенцева, начавшего было что-то говорить Зубенко насчет Монякова. Есть угольные копи, взятые в аренду бельгийцами, которые платят вам шестьдесят тысяч, но должны платить, по-вашему, гораздо больше.
Лихачев коротко кашлянул. Ливенцев взглянул на него пристально. У Лихачева был явно оскорбленный вид. Он покраснел, как от натуги, и нервно накручивал правый ус на палец.
Так как Зубенко упорно молчал, делая вид, что и ответить не может так вот сразу, очень занят едой, то Цирцея обратилась к нему негодующая:
Значит, вы действительно получаете по шестьдесят тысяч в год доходу?.. А я-то думала, что над вами шутят! и она сильно сощурила глаза.
Ливенцев заметил, что у Зубенко как-то сразу набряк, явно распух и без того объемистый нос, однако ответ его поразил еще больше наивного математика, чем его нос:
Вы думаете, что шестьдесят тысяч за угольный пласт, как на нашей земле, это много? В том-то и дело, что мало! Очень мало!.. За подобный пласт Парамонов по три миллиона в год получает!.. Три миллиона! В год! Это вам не какие-нибудь несчастные шестьдесят тысяч! с неожиданной выразительностью и силой сказал Зубенко.
Мазанку же, видимо, мучила другая сторона дела размер имения Зубенко, и он спросил почему-то даже не певуче, как привык слышать от него Ливенцев, а тоже несколько хрипло:
Это на всех трех тысячах десятин у вас угольный пласт оказался?
Именно в этом и вопрос, что бельгийцы шурфуют землю везде, где им вздумается, а по договору они этого делать не смеют, помолчав, ответил Зубенко.
Убедившись в том, что у этого немудрого на вид корнета действительно три тысячи десятин, Мазанка оглядел всех округлившимися и от этого ставшими гораздо менее красивыми глазами и проговорил:
Однако! Три тысячи десятин! Степной земли!
Что же тут такого? зло отозвался Зубенко. Вон у Фальцфейна триста тысяч десятин степной земли, это я понимаю, богатство, а то три тысячи!.. По сравнению с тремя стами так, клочок жалкий!
Не-ет-с, это уж вы меня извините, это не клочок жалкий три тысячи десятин, как-то выдавил из себя скорее, чем сказал, Мазанка.
Да-да! Смотря, конечно, как хозяйство поставить, а то три тысячи десятин вполне могут давать те же шестьдесят тысяч, поддержал его Лихачев, покачав при этом как-то многозначительно из стороны в сторону лысеющей спереди головой, а Цирцея добавила: