Монаха скрутило в рвотном позыве, он стонал и пытался высвободить руки, но священники как ни в чем не бывало подняли его и сообща вынесли из ворот.
– Стойте! – Рэйко бросилась за ними. Слова Истинного Благочестия, может, и походили на бред безумца, но и бонзам – пособникам Дзюнкецу-ин и доктора Мивы, которые подозревались в убийстве и хотели помешать следствию, – нельзя доверять. Монах нужен был ей как свидетель, чей рассказ мог спасти Хару. – Я хочу убедиться, что с ним все будет в порядке.
Оказавшись на улице, члены секты затолкали монаха в паланкин и заперли дверцу.
– Мы отвезем брата Истинное Благочестие в лечебницу, где за ним будет вестись надлежащий уход, – сказал Рэйко старый священник. – Ради вашей же безопасности не пытайтесь увидеться с ним.
Они подняли паланкин за рукоятки и затрусили по переполненной народом улице к храму.
Рэйко беспомощно смотрела им вслед. Возвращаясь к своим спутникам, она задавалась вопросом, помогут ли ее расследования Хару или же навредят. Которому из противоречивых суждений, услышанных ею сегодня, она должна верить?
8
Истина ускользает от нас,
Дверями мудрости войти тяжело.
Сутра Черного Лотоса
В сумерках эдоское небо подернулось переливчато-розовым и аквамариновым. Зажглись огоньки за бумагой окон, у соседних ворот, во дворах молелен, в лодках на мерцающей черной ленте реки. Над замком Эдо взошла луна – огромная и сияющая, как большая серебряная монета, истертая по краям. За воротами усадьбы Сано, освещенными факелами, раздался перестук копыт конной стражи, доставившей паланкин Рэйко к самому особняку.
Едва его хозяйка ступила на землю, как входная дверь рывком распахнулась и появилась служанка О-хана.
– Хвала небесам, вы вернулись!
На Рэйко напала тревога. Она бросилась в дом.
– С Масахиро что-то случилось?
– Маленький господин так скучал по вас, что весь день ныл и плакал. О-аки говорит, что он отказывался от груди и ни на минуту не сомкнул глаз.
О-аки звали их кормилицу.
Рэйко поспешно скинула сандалии и бросилась в коридор. Пока она разъезжала где-то, ее любимому сыночку было голодно и плохо. Теперь и до нее долетели отголоски нескончаемого, горестного не то плача, не то воя. Рэйко ворвалась в детскую и застала там старую О-суги, нянчившую Масахиро на руках.
– Ну-ну, малыш, – приговаривала она.
Тот отбивался. Наконец О-суги заметила Рэйко.
– Смотри, Масахиро-тян, – сказала она с явным облегчением. – Вот и мама!
Завидев мать, мальчик резко умолк. Его глазенки смотрели на нее не мигая. Рэйко, увидевшая сына после долгой разлуки, засмеялась от радости, наклонилась и взяла крепыша на руки, прижалась щекой к его пушистой головке.
– Золотко мое! Как я по тебе соскучилась! – прошептала она.
Но Масахиро вдруг снова разревелся.
– Что не так?
Недоумевая, Рэйко взглянула на сына и прочла на его личике выражение крайней обиды. Она попыталась утешить его, но добилась лишь того, что малыш зарыдал пуще прежнего, то и дело срываясь на визг. При этом он изо всех сил отпихивался от нее и сучил ножками.
– Маленький господин просто устал и капризничает, – сказала О-суги. – А теперь вот довел себя до истёрики.
– Нет, это он злится на то, что я его бросила! – Перемена в сыне стала для Рэйко последней каплей, и она расплакалась, крепко стиснув орущего и корчащегося Масахиро в объятиях. – Все хорошо. Я с тобой, – бормотала она.
Ей вторили О-суги и служанки – кто прибаутками, кто увещеваниями. Раскрасневшийся Масахиро махал на всех кулачками и истошно вопил. В перерывах между его криками Рэйко услышала звук отворившейся двери и мужской говор в передней. Сано вернулся.
Встревоженный стоящим в доме плачем, он побежал по коридору. Неужели что-то стряслось с Масахиро? Сано влетел в детскую.