* * *
Когда несколько минут спустя вернулась секретарша Ульятта, она увидела, что ее босс сидит за столом неподвижно, закрыв лицо руками.
Она положила сигареты и сдачу на стол и сказала:
– Пожалуйста, сэр.
Ульятт ничего не ответил, что само по себе уже было странно – обычно директор соблюдал все правила вежливости.
– С вами все в порядке? – встревожилась секретарша.
– А? – Он взглянул на нее; взгляд у него был какой-то странный. – Ах да. Со мной все в порядке. Просто задумался.
«Задумался» – это слово не совсем точно передавало состояние хаоса и паники, охватившее все существо предпринимателя. На столе перед ним лежал белый лист бумаги, Ульятт бессмысленно смотрел на него, но, разумеется, никакого ответа прочесть там не мог. Шли минуты. Ульятт понемногу стал понимать, что дела его плохи – смысл послания был абсолютно ясен. Речь явно не шла о том, что у немцев существует какой-то список английских текстильных компаний. Вряд ли они также ведут учет членства в масонской ложе, хоть и относятся к масонам крайне отрицательно. Нет, в Германии мог существовать только один список, представляющий опасность для Кейта Ульятта. Все дело в проклятой Бертрам-роуд, подумал он. Почему меня угораздило родиться именно на этой улице!
Впрочем, начиналось все не с Бертрам-роуд. Первый контакт выглядел совершенно невинно. Однажды в компанию «Братья Ульятт» позвонил торговый агент из Гамбурга и попросил отослать в Германию образцы замши и качественной шерсти черного цвета. Дело происходило в начале тридцать седьмого года.
Образцы, естественно, были отосланы, потом поступил заказ, который, в свою очередь, был благополучно выполнен. Все прошло наилучшим образом. Компания получила от гамбургского партнера вежливое письмо с изъявлением благодарности. Ульятт ответил, что с удовольствием поставит в Германию новые партии товара, причем выполнит заказ в кратчайшие сроки, ткань будет наилучшего качества, а цены – самые умеренные. После этого из Германии поступили новые заказы.
Летом 1937 года Ульятт решил провести отпуск в Германии. Ему понравилось гулять по берегам Рейна, пить местное вино. По дороге домой он навестил и гамбургского торгового агента, который пообещал ему новые заказы, пригласил англичанина на ужин, а во время трапезы спросил, как Ульятт относится к новой Германии.
– Громадное впечатление, – совершенно искренне сказал фабрикант.
Он был в Германии уже не в первый раз и, как многие другие предприниматели, очень высоко оценивал темпы экономического роста, состояние продовольственного рынка, всеобщую атмосферу деловитости, которая является первым признаком процветания. Германия двадцатых и начала тридцатых годов выглядела просто кошмарно – еще хуже, чем Англия в годы депрессии.
– А как вы относитесь к фюреру?
Ульятт не интересовался политикой, а потому ответил:
– Человек, который способен сотворить со страной такие чудеса, должно быть, является личностью незаурядной.
По окончании отдыха Ульятт вернулся к себе в Брэдфорд, на станции взял такси и поехал на фабрику. У ворот в пыли возились оборванные, разутые ребятишки. Конечно, это зрелище фабрикант видел не впервые, в обычных условиях он бы и внимания не обратил на такую ерунду. Но вечером, когда Ульятт сел писать благодарственное письмо гамбургскому партнеру, он не забыл упомянуть о разительном контрасте между английскими детьми и немецкими.
Компания стала регулярно получать заказы из Германии. Ульятт был очень этим доволен. Заказы позволяли давать работу жителям Йоркшира, свидетельствовали о растущем благосостоянии Германии, которое при благоприятном стечении обстоятельств может распространиться и на иные европейские регионы.