Из текстов этого периода наиболее концентрированно эти дискуссии выражены в небольшой рукописи А.Н. Леонтьева «Беседа с Выготским» (наст. изд., с. 236240), очень четко фиксирующей научные позиции как Выготского, так и Леонтьева к осени 1933 г. Это итог первого цикла исследований Харьковской группы, если следовать периодизации, данной самим Леонтьевым в «Материалах о сознании» (наст. изд., с. 353372). Вначале идет конспект сообщения самого Леонтьева о проделанной им работе по исследованию переноса, причем характерно, что теоретическая основа этой работы в основном повторяет мысли Выготского. Правда, здесь уже поднимается проблема «речь и практический интеллект» и возникает чеканная формулировка «значение слова выступает как значение вещи» (в этом, кстати, суть переноса). Это вполне соответствует позиции Выготского. Однако тут же ставится острый вопрос, обращенный к Выготскому: «Словоцентризм системы. Что субъект развития? Где человек, мир? Где действительные отношения человека к миру?» Выготский дает, судя по конспекту, достаточно уклончивый ответ, лишь в конце которого проскальзывает то, чего, видимо, ожидал от него А.Н. Леонтьев: «За сознанием открывается жизнь <>. Мысль нужно выводить из жизни, а не обратно» (наст. изд., с. 239).
Этот ответ был, однако, для Леонтьева и харьковчан слишком абстрактным и нерасчлененным.
Молодому коллективу соратников и учеников А.Н. Леонтьева казалось тогда, что научная программа Харьковской школы альтернативна программе Л.С. Выготского. Возможно, здесь проявилась общая закономерность возникновения любой новой научной концепции чтобы осознать ее принципиальную новизну, нужно противопоставить ее точке зрения предшественников и тем самым зачастую «огрубить» их позицию. Зарождение новой научной программы, как отмечает сам Леонтьев, началось «с критического анализа системы теоретических положений Л[ьва] С[еменовича]»[12]. Харьковские психологи критиковали тезис Выготского, что значение демиург сознания, а общение в свою очередь демиург значения. В этом вопросе Выготский и харьковчане оказались в отношениях теоретического противостояния. И в качестве центральной научной задачи Харьковской школы была поставлена проблема раскрытия действительных отношений к миру во всей их конкретности и богатстве.
На самом деле той альтернативы, которую видели «харьковчане» в начале 1930-х гг. либо «единство интеллекта и аффекта» по Выготскому, либо «практическая деятельность и сознание», не было. Уже в конце 1930-х гг., в работах А.В. Запорожца, поддержанных Леонтьевым, это противостояние было снято; и Леонтьев, и в особенности Запорожец начали осознавать, что на самом деле в основе деятельности лежит «функциональная система интегрированных эмоциональных и когнитивных процессов», что у человека благодаря этой системе эмоции становятся «умными», а интеллектуальные процессы обретают эмоционально-образный характер, становятся смысловыми. В 1939 г. Запорожец, например, писал: единство мышления и речи «возникает только при определенном содержании жизненных отношений»[13]. А в 1977 г., в докладе памяти Выготского, сам Леонтьев откровенно признал: «Альтернатива 3031 гг. оказалась не альтернативой, а необходимой линией движения психологического исследования. Не или-или, а обязательно и-и!». Но в те годы и еще несколько лет спустя она оставалась все же альтернативой, хотя в некрологе Л.С. Выготскому, написанном летом 1934 г., А.Н. Леонтьев четко определил деятельностный характер концепции Выготского: «Трактовка Л.С. Выготским опосредствованной структуры человеческих психических процессов и психического как человеческой деятельности послужила краеугольным камнем, основой для всей разрабатывавшейся им научной психологической теории теории общественно-исторического <> развития психики человека» (наст. изд., с. 242).
Последняя работа, которую мы включили в раздел «Диалоги с Выготским», статья «Учение о среде в педологических работах Л.С. Выготского (критическое исследование)», датируемая ориентировочно 1937 г.
Публикуемая рукопись А.Н. Леонтьева, обнаруженная лишь в 1997 г. в архивах РАО И.В. Равич-Щербо, которой мы выражаем огромную благодарность, интересна прежде всего тем, что о ней до этого не было известно никому из исследователей. Ее не сохранилось в архиве А.Н. Леонтьева, он не упоминал ее в списках научных работ, и даже в личных беседах с коллегами и близкими, нами в том числе. Осознавал он это или нет, но статья оказалась «вытеснена» им из числа своих научных работ. Вместе с тем его авторство сомнений не вызывает.