Не успели проглотить молоко из маминой сиськи, как уже решили глотнуть свободы? проникновенно и доступно чеканил декан. Утритесь сперва! Сахаровы недоделанные. Прежде чем впитывать чужие мысли, научитесь думать своей головой. И не только о демократии и человечности. Из Москвы за казенный счет прокатиться захотелось? Абрамов, ты хоть раз вспомнил, какая у тебя фамилия? Собирайтесь на своих кухнях, у кого, конечно, они имеются, и обменивайтесь этими бумажками сколько влезет, а здесь (он обмахнул комнату рукой) ни-ни. Если еще раз вы будете иметь кретинизм попасться здесь с этим, «Красное колесо» заслонило от Эно портрет Ленина, выкину из института к е матери.
Отделавшись и в самом деле легко, три карбонария перестали таскать в институт вожделенные тексты, и именно тогда Илья и Эно придумали систему паролей для явок, когда требовалось срочно передать друг другу находившийся в неведомой им плотной очереди читателей материал или даже просто попить чересчур светлого пива и подышать ядреным советским воздухом, насыщенным дуростью, равнодушием и кухонной крамолой с привкусом вчерашних щей. Пользовались им только они вдвоем, так как Кант жил неподалеку от Ильи, в тех же Сокольниках, где они по-соседски и забегали друг к другу. В разработанном телефонном шифре, неизвестно как оказавшемся известным звонившему, денежная сумма обозначала время встречи, а прилагаемая информация место таковой. В данном случае, незнакомец предлагал встретиться в 15.00 возле метро «Площадь революции» число «17» бесхитростно соответствовало этому месту, напоминая о проклятом красном дне по новому стилю. Если по телефону сообщалось, к примеру, о том, что «Я тут рупь нашел так кстати оказалось: башка после вчерашнего раскалывается», то встреча назначалась в час дня на «Площади Ногина». Фамилия пламенного борца революции у обоих заговорщиков плотно ассоциировалась с ногой, поэтому упоминаемая в разговоре часть тела (пусть даже в матерном эквиваленте) означала эту станцию столичного метро.
Среди истрепанных листков попадались не только запрещенные мысли земляков, но и безвестные переводы западных титанов духа в том числе по философии и эзотерике, беспокоя вольнодумных студиозусов ничуть не меньше.
Оказались там и копии загадочных манускриптов, оставившие в пытливых умах неизгладимый след, и не след даже, но катастрофический разлом, куда безжалостно быстро, как песок в треснувших песочных часах, осыпался весь привычный с детства мир. Поначалу они не верили тому, что только что прочитали, особенно когда текст был переписан от руки весьма небрежным и торопливым почерком, с исправленными десятками других рук орфографическими ошибками и пятнами от портвейна. Потом, пытаясь осознать прочитанное, Илья с Эно собирались вместе Кант то ли не интересовался подобной литературой, то ли постигал это все так же тихо и незаметно, в соответствии со своей натурой. Илья жил в коммунальной квартире, поэтому собирались всегда у Эно, который сразу после поступления в институт стал жить один в крошечной квартирке благодаря неслыханной щедрости родителей, забравших оттуда бабушку к себе. После особо сильных книг они вообще не говорили, сидя в комнате и порой даже не зажигая свет. Потом Илья молча поднимался, нашаривал в своей куртке кошелек, Эно молча доставал свой, и Илья бежал в ближайший гастроном. Водка развязывала язык нечасто, и они скоро вообще перестали ее пить на определенном этапе пойло стало только мешать. Получаемая информация только вначале походила на катастрофу. Потом они научились с этим жить и даже больше приняли это Знание. И после этого обратной дороги для них не существовало.
Илья к тому времени был отчислен из института за патологическое равнодушие к изучаемым предметам, побив все мыслимые рекорды по «хвостам». Эно понимал друга, но сам институт закончил, больше, правда, по некой инерции. Для своих прежних друзей и знакомых они стали чужими, оставаясь верными лишь их общей дружбе. Им уже не требовалось выискивать запрещенные книги информации хватало, да и получать ее они научились другими, более простыми способами. Кант давно куда-то исчез еще из института, когда там учились вместе Илья с Эно и они ничего не слышали о нем.
Потом Илья уехал с матерью в Израиль к каким-то родственникам. Эно спросил только: «Зачем? Какая разница где?» На что Илья ответил: «Я чувствую, что мой путь должен продолжиться там». Они простились так, будто Илья просто возвращался, как это обычно бывало, в свою коммуналку в Сокольниках. Они обменялись чисто информативными письмами, и между ними воцарилось молчание, в котором было понимание того, что это неизбежно должно было произойти тот путь, на который они ступили, не предусматривал традиционных понятий о любви и дружбе, которыми руководствовались все вокруг. Их связывало нечто большее, нежели дружба их связывало Знание.