Оттолкнув партнершу, он открыл дверцу, вывалился из машины, добежал до темного угла и начал с облегчением выливать из себя накопившееся за ночь безобразие. Потом он вышел на улицу и принялся ловить такси, прикрывая голову перчатками от ледяного дождя. Очень хотелось отлить, но было негде. Плюнув, он полез к фонарному столбу через сугроб и провалился по колено в коричневую жижу. Вот, собственно, и все приключения. Ничего особенного, незачем Капитолине было переживать, да и фамилия ее девичья, Слонис, ничем не лучше его собственной.
На все выходные Турхельшнауб заперся в квартире, как гребаный монах. Помучавшись вдоволь угрызениями совести и сожрав кастрюлю жирного куриного супа, он протрезвел и в ночь на понедельник уснул здоровым и освежающим сном. Приснилось ему пророческое видение, будто понедельник это демоническое чудовище на шкале времени остался далеко позади за поездом метро, мчавшим его к небывалым приключениям. На стеклянной двери офиса банка, как это давно следовало сделать, повесили ржавый замок и табличку «Опечатано в связи с утратой доверия». А впереди вырисовывались берег моря, закат и обнаженная всадница неописуемой красоты, мчавшаяся галопом на белом коне. Всадница была почти так же красива, как тетя Рива из Черкасс, в которую юный Вениамин навсегда влюбился в тринадцать лет, только, помнится, у тети Ривы груди были на три размера меньше. «It must be a gimmick how to finish fucking job forever»1 шептал разомлевший Турхельшнауб, пуская слюну в подушку.
Прерывать сладкую фазу предрассветного сна было невыносимо. Выдирать мозг из счастливого отпуска ночи казалось насилием над личностью. Включаться в муторный поток серой действительности было насколько же тягостно, как всплывать со дна реки, если ноги застряли в бочке с застывшим цементом. Турхельшнауб предпочел бы застрелиться, лишь бы не вставать. Но что делать? Дверной звонок минут десять заливался соловьиными трелями. Какая же безмозглая тварь трезвонит в такую рань? Ноги вырвать и спички вставить. Он неимоверным усилием воли преодолел гравитацию, сориентировался в пространственных координатах, натянул тренировочные штаны «Адидас», потертую майку, засунул ноги в резиновые шлепанцы и посмотрел на будильник: целых сорок три минуты до сигнала. Кряхтя, как больной туберкулезом каторжник, он поплелся открывать дверь.
В ваших трубах протечка! Вы нас затапливаете! Да, заливаете, с потолка прямо на нос хлещет!
На пороге стояли две возмущенные гражданки-соседки. Голос одной хрипел басовой трубой, а другая выпускала из бледных губ звуки придушенной флейты-пикколо.
Мы с двух часов ночи слушаем, как струи стекают, невозможно такое безобразие терпеть.
В лицах визитерш он уловил едва заметное сходство. Одной на вид под семьдесят, другой сорок пять, как и ему. Мать и дочь, наверное, с нижнего этажа. Растрепы долбанутые. У дочери жиры свисают складками, как у борца сумо. Махровый костюмчик розового цвета потрескивает от напора. Вот ведь фыфра, засадит кулаком в глаз и не улыбнется. Мамаша-грымза, напротив, с виду безобидна: запущенная какая-то, иссушенная и затертая годами. Медная монета, вышедшая из употребления. Обе трясутся, как студентки литфака, обнаружившие, что Пушкин сочинял матерные стихи.
Не может быть, сказал он, у меня вроде полный ажур. Если хотите, взглянем на трубы.
Он провел их в ванную и продемонстрировал сухие, аккуратные и чистые поверхности. Сунули носы в туалет, открыли дверцу в стояк ничего подозрительного. Раз уж разбудили в такую рань, следовало спуститься на этаж ниже, чтобы оценить ущерб пострадавшей стороны. Дамы не возражали, все гуськом пошли вниз по лестнице. Своей ванной мымры, видимо, пользовались редко: если провести рукой по кафелю, ощущается плотный слой пыли; под ванной два упитанных комара отдыхают на сливной трубе. Никаких следов катастрофы. Он всмотрелся в лица соседок с удивлением. Дамы не проявляли ни малейших признаков осознания реальной ситуации.
Вот, видите, нас систематически подтапливает, настаивала басом младшая розовая фурия.
Ровно с двух часов ночи дежурим, добавила старшая грымза истерически-тонким голоском.
Позвольте, я никак не пойму, из какого места у вас подтекает, и потом, мне на работу пора промямлил он.