Интересно, что же я такого натворил, по-вашему?
Вот, смотрите, в шестом классе вы прогуляли торжественную линейку в честь дня антифашиста
Но я болел, у меня случилась дизентерия, кажется.
Турхельшнауб поразился абсурдности постановки вопроса. «Какого черта, ну при чем тут школьная линейка?» подумалось ему.
Не стоит оправдываться, вы пока не в суде. Наш идеологический отдел занимается предварительным урегулированием сложных инцидентов не столько экономического, сколько морального характера. Вы понимаете, на что я намекаю?
Дорис Викторовна посмотрела на него так нежно, как если бы только что узнала, что он ее сын, считавшийся погибшим, оплаканный и внезапно обретенный в лоне семьи. Неприлично-бесстыжая громадная грудь ее, проступавшая во все стороны под свободной блузкой, ритмично вздымалась от волнения, как будто следовательша взбежала по лестнице на десятый этаж.
Нет, ничего я не понимаю, промямлил он.
Разрешите мне продолжить. Итак, когда вам исполнилось двенадцать лет и вы отдыхали у родственников в Черкассах, тетя Рива застала вас обнаженным в спальне, разглядывающим женское нижнее белье и неприличный журнал. Ай, как нехорошо! Ох, пресловутый пубертатный период! А на прошлой неделе вы уж вовсю изменяли своей жене Капитолине Слонис с одной из сотрудниц банка помнится, девушка числится в вашем отделе и ее зовут Наталья Поперхон.
Нет, неправда! То есть не совсем правда. Я не изменил. То есть я, конечно, хотел, но ничего такого не вышло в итоге, я застеснялся. Откуда вы все знаете? К чему эти сведения? Турхельшнауба трясло.
Это еще не конец. Пять лет назад вы отказались отмечаться в очереди на поклонение святым мощам покровительницы болящих Варвары-великомученицы. Ай-ай-ай, как же так? Вся православная интеллигенция стояла три дня, люди регистрировались, писали номера на ладошках химическим карандашиком, перекликались, а вы просто сбежали. Мы тогда усомнились, а не зря ли было согласовано ваше крещение? Вы ведь не исконно русский по своей сомнительной природе, а?
В те дни мороз ударил, я честно стоял три часа, потом почувствовал простуду и ушел. Разве это преступление? Его голос срывался на крик.
Не далее как десять дней назад вы поставили подпись на аналитической записке по расчету ненадежности контрагента для совершения сделки обратного выкупа со «Жмурбанком». Исчезло шестнадцать миллиардов, подвела наконец беседу к главному пункту Дорис Викторовна, игнорируя возмущение собеседника.
Меня вынудили То есть меня попросили, я не мог отказать. Светозар Бздяк, начальник отдела прироста долгового бремени, беспредельщик известный, им требовалось якобы для плана
Вениамин, вы же интеллигентный человек, а верите в сказки. Как вам не стыдно? Дорис Викторовна помахала тонким, чрезвычайно длинным наманикюренным пальчиком в воздухе и продолжила речь: Наконец, вчера поступила жалоба от ваших соседей снизу на систематическое подтапливание из труб и возмутительную безнравственность с вашей стороны. Кстати, по поводу безнравственности: а где сейчас ваша супруга? Мои сотрудники отметили в рапорте, что последние две ночи вы провели в квартире один.
Мы разошлись недавно. Жена съехала к отцу в Пережогино Но какое отношение к нашей беседе имеет моя жена? При чем тут соседки? Почему вы меня мучаете такими нелепыми вопросами? Почему вы делаете мне больно? Кто вас уполномочил лезть в мою личную жизнь? У Турхельшнауба сдавали нервы.
Ах вот как! Значит, вы не настолько безнадежно женаты Такое обстоятельство в корне меняет угол зрения, под которым я собиралась вас сегодня рассмотреть.
Дорис Викторовна взглянула на него хитрым, испытывающим взглядом, потрясла бархатными ресницами и задумалась. По-видимому, хозяйка кабинета не собиралась отвечать на вопросы. Она поднялась из кресла, прошла, шурша юбкой, к письменному столу, вынула листочек бумаги, что-то написала на нем, потом обернулась и отдала Турхельшнаубу. Он прочитал: «Наш разговор записывается. Заткнитесь! Не произносите больше ни слова о работе!» Вениамин удивленно уставился на следователя. «О боже, как же она хороша, тварь!» снова пронеслось у него в голове.
Коварная представительница юстиции села в кресло, без всякой необходимости оправила юбку на широких округлых бедрах, не обращая никакого внимания на расстегнутые желтые пуговки, и заговорила без видимой связи с предыдущей беседой: