Мужчине что одна, что другая - все едино. Лишь бы... ах, доченька, сама уже знаешь, чего им нужно. А после спят они и ни лица, ни голоса уже не помнят.
- Что ты бормочешь, старая? Ты про кого это? Про царя аттанского? Прекрати! - топнула на нее Атарика. И охнула, обхватив живот руками.
- Вот видишь! - подхватила, не смущаясь, нянька. - А ему и горя мало. Приляг, доченька, вот так, отдохни тут. А я сейчас, сейчас.
У себя в комнатке открыла нянька сундучок, вынула заветный мешочек. В первый раз, когда с ней такое приключилось, она долго металась, не зная, что делать. Старая рабыня с кухни научила. В первый раз было больно. Потому что поздно: уже было почти заметно, как сейчас у доченьки. Потом-то нянька до такого не допускала, сразу делала, что нужно. А в первый раз... Ну да ладно, потерпит доченька, нянька скатает потуже жгут из девичьей головной повязки, даст доченьке, чтобы зажала зубами. И никто ничего не узнает. А повару скажет, что для себя готовит отвар. Повару что? Он разве считает, сколько раз она пила уже эту горечь? Ему лишь бы...
- Вот доченька, попей, тебе легче станет.
- Спасибо, нянюшка. Ты смотри, смотри в окно. А я полежу. Как же так, обещал за одну луну обернуться. Глупая я, что ему не сказала. Он бы не задержался. Зачем ты про него плохо говоришь, няня, - он просто не знает!
- Попей, попей, доченька.
- Что это питье так пахнет? Няня, а не случилось ли с ним по дороге беды? Он ведь в кочевья поехал, а оттуда все и началось! Няня! Что ты молчишь? А если он не вернется? Никогда не вернется? Если он уже умер, няня, а я не знаю?
- Выпей же, госпожа, будь умницей. Ну, еще глоточек!
Атарика вскочила, отбежала он няньки на другой конец комнаты. Пригладила растрепавшиеся волосы, одернула на себе одежду.
- Я не буду это пить. Ты что-то подмешала. Почему ты отводишь глаза?
- Доченька, госпожа, для тебя же стараюсь! Ведь господин отец твой убьет тебя. И меня, конечно, убьет. Но...
- Какая же ты, няня. А говоришь, что любишь меня. Он же там, у меня, живой. Я его слышу, как он пальчиками перебирает. Ты не бойся ничего. Я скажу отцу, что зернышко проглотила...
Нянька зарыдала в голос.
- Маленькая моя! Сказки эти отец твой все в детстве слушал, тогда же и забыл. Не бывает так, доченька, Атарика-нана, не бывает никогда. Выпей,послушай меня, глупую старуху. А вернется твой царь - оглянуться не успеешь, как заново тебя начинит. Глаза у него такие, и носит он всегда красное, а кто носит цвет граната, тот и плодовит, как гранат.
- Как же можно, няня, он там живой, я знаю, я чую его!
- Можно, можно, доченька. Он пока еще не настоящий, понарошку. Он пока не будет, а потом снова станет.
- А если он на меня обидится?
- Что ты, доченька! Он не понимает ничего. Он и не заметит.
- Нет, няня, я не буду это пить. Я боюсь.
Глупая, глупая девочка. Но нянька знает, как надо, знает, что делать, нянька перехитрит свою малышку - и все будет хорошо.
И нянька пошла к повару и сказала:
- Сладостный мой, халвяной, медовый, не могу я пить это. Горько. Хоть что, не могу себя заставить и глотка сделать.
- Глупая ты, - испугался повар. - Выйдет все наружу, насмерть запорют. Мне-то что, - слукавил он, - без моих кушаний господин дня не мыслит. А вот тебе совсем не жить.
- Глупый ты, - надулась нянька. - За меня госпожа заступится. Сам знаешь, отец ей ни в чем не откажет.
- Все равно, глупые мы оба: даром нам это не пройдет. Выпей, имбирная моя, шафрановая. Ты как зернышко перца: дыхания лишаешь, а сладко. Ну, выпей еще разок.
- Глупый ты, гордость поваров! Разве не можешь приготовить мне такое кушанье, чтобы вкуса этого зелья вовсе не чувствовалось?
- Глупая, приходи сегодня ночью, я дам тебе такое кушанье.
И на следующий день, попробовав от кушанья, нянька удивилась: ни вкуса, ни запаха противной травки и следа не осталось.