Как два гладких черных крыла, блестели от луны их волосы. На крыше стояло их ложе - под звездами, под луной.
Тихо.
Арьян осторожно потянулся, повернулся на бок, лег щекой на гладкие душистые волосы Уны. Но сон ушел и не хотел вернуться. Тогда Арьян снова перевернулся на спину, стал смотреть на звезды и вспоминать разговоры, которые вели они с повелителем Хайра после того, как Арьян хотел вернуть ему Око ночи, а царь покачал головой:
- Твоя.
И потом расспрашивал Арьяна о боевых псах северян, о тонкостях их воспитания, и о том, какие мелодии он предпочитает, и какое вино ему по вкусу, и каких коней он считает лучшими, и каковы обычаи гостеприимства в его родном краю. До вечера задержал у себя гостя, был приветлив и ласков, так что совсем легко было Арьяну и вспомнить давно не петые песни Улима и Ассаниды, и спеть их на родном наречии, над которым посмеивались в Аз-Захре, потому что похоже и не похоже оно на здешнюю речь, и здешним кажется смешным; и рассказывать о толстолапых мохнатых комках с тяжелыми головами и черными слюнявыми губами - таковы грозные псы Улима, пока можно удержать их на вытянутой руке, а рассказывать о них - дня не хватит, жизни не хватит; и, разговорившись, пожаловаться царю на скуку и томление необременительной жизни безпоходов и битв. Обо всем легко говорить с царем, пока не взглянешь ему в лицо - а тогда немеет язык и прочь бежит взгляд.
- Хочу спросить, повелитель, - позволишь?
- Спрашивай, - улыбнулся повелитель.
- Дерзкое хочу спросить.
- Спрашивай.
- Дай мне пощаду.
- И после всего, что ты уже натворил, ты просишь пощады - наконец-то!
- Так что же, повелитель? Пощада?
- Твоя.
Арьян понурил голову, кусая ус.
- Лучше бы ты запретил мне говорить. Теперь придется. О том, кем ты был, знает весь Хайр, но это прошло. Теперь ты волен и твоя воля надо всеми. Пока не видел тебя вблизи своими глазами, думал - а! этому ли быть царем?! Теперь думаю иначе. Сила в тебе... есть. Но как ты ходишь, и как ты смотришь, и как говоришь... Зачем тебе оставаться таким? Если глубоко укоренилось это в тебе, если стало недугом, ты - повелитель Хайра, лучшие врачи соберутся, только позови, и Хайр счастлив будет, что царь его - как все цари.
Акамие помял пальцы.
- Вот как ты думаешь обо мне. Знай же, что лучший врач Хайра был моим учителем. И хоть нерадивым был я учеником и учился недолго, и нет его уже на этой стороне мира, но книги его - со мной. И в книгах записано, что для исцеления от такого недуга надобно подвергнуть страждущего голоду, бессоннице, заточению и порке. Вот что есть для меня у врачей. А у судей огонь.
- И нет иного средства? - озабоченно нахмурился Арьян.
- Нет. Хвала Судьбе, такого средства нет.
- За что ты хвалишь Судьбу, когда ничто не может исцелить тебя?
- А ты дал бы исцелить тебя от тебя самого, от твоей памяти и боли, от твоего стыда и горечи, и от славы твоей, и побед твоих - и от любви? От всего, что и есть ты? От души исцелить? Ан-Реддиль, успокоение моих тревог, похвали Судьбу, за то что милостива ко мне!
- Хвалю, раз ты велишь, хоть не понимаю.
- Достаточно тебе того, что ты понимаешь себя. Понимать меня - моя тягота.
Об оазисе Дари
А царь в эту ночь пришел в библиотеку, и нашел там Хойре, дождался, пока тот совершит все почтительные телодвижения, и присел на окно. Хойре не сводил с царя блестящих глаз и то ли ждал, что скажет повелитель, то ли сам хотел и не решался заговорить.
- Вот что у меня к тебе, - начал, наконец, Акамие. - Я расскажу тебе историю, а ты мне ее истолкуешь. Все же, как случилось, что тебя учили на главного евнуха, а стал ты одним из младших?
- Это просто, мой повелитель. Я выучил все, что мне полагалось знать. Только одного не удалось ни моим учителям, ни мне самому.
- Чего же?
- Ожесточить мне сердце.