Олег Паршев - Месяц династии Май. Книга стихов +

Рождённый ползать по воде,
Нырять не может.
И все твердят ему везде:
Тонуть негоже!
Но он пыхтит себе: «Бодрей!»,
Скользя по глади.
А тут десяток рыбарей
Подплыли сзади.

Один из них  власами рыж 
Сказал негромко:
Ну что ж ты, милый, шебуршишь
По водной кромке?
Давай, скорей уже ныряй!
И будь  что будет!
А дале  стилем баттерфляй 
Вон к той запруде.

И, спрыгнув с лодки, подошёл
Неторопливо.
Да проворчал, что, «братец, мол,
Не жди отлива».
И сунув руку в глубину,
Поймал рыбёху.
«Ну что сробел, давай же, ну,
И хватит охать».

Сперва ползущий бросил взгляд
И чуть опешил.
Не каждый день к тебе спешат
По морю пешим.
Но подошедший говорил
Проникновенно.
И для нагляду утопил
Одно колено.

И осмелел ползущий тут,
Давай нырять же!
И это видел всякий люд,
Что был на пляже.
И все вопили, что есть сил,
И ликовали.
А рыжевласый уходил
С улыбкой в дали.

На работе  чехарда,
Жуть и полный мрак.
На работе  каварда
Тьфу ты, кавардак!

Скоростная карусель
Мчится в голове.
Нам тут всем не до весель
Хочется взреве

Договаривать слова
Мы уже не мо
И домо ползё едва
Выжатым лимо

У бабы по имени Сво 
Кобыла, что кликают Ле.
И хочется им одного 
Проехать всю даль на земле.
Да так, чтоб тропинка вилась,
А ты себе прёшь да и прёшь.
И крикнешь знакомому: Здрась!
Да и не знакомому тож.
И так  чтоб никоих препон.
А ночью завалишься в стог.
И чтоб  убаюкивал сон.
А в грёзах явился бы Бог.
А ты Его спросишь о том,
О сём, да ещё  как дела?
И много ли страшным судом
Душ грешных спалили дотла?..
И так похлопочешь о них,
Что сердце сожмётся в груди.
И что-то в какой-то из книг
Он выправит, бросив: Иди!..

И вот уже баба  не Сво
И вот уже баба  не ду
В душе у неё волшебство,
А руки разводят беду.
По кромке мелькающих дней
Поклонники мчат ей вослед.
Слагают сонеты о ней.
И шлют за букетом букет.
А дама ступает в лучах,
И лошадь её расцвела.
И солнце сияет в очах.
И мир остывает от зла

Аты-баты, ёлы-палы,
Дом-работа-поезда.
Едет кто-то запоздалый
Из напрасно в никуда.
Всё отложено зачем-то
На когдатное потом.
Отмотать бы эту ленту,
Всё исправить  там и в том.
Да на мёбиусной тропке
Нет возвратного пути.
Лбом  апстену, письма  фтопку,
Нет ума  так не сойти.
Что за синь в дверном проёме?
То ли  птица, то ль  сосед.
Всё смешалось в этом доме 
Войны, боли, путч, балет.
Три синицы, ламца-дрица,
Сказ о белом журавле.
Что же вешаться-топиться,
Коль надежда на челе?
Брак нефактный, но деюрный,
Гор гитарный перезвон,
Шуры-муры, бабы-дуры,
Дзен, отцепленный вагон.
На вокзале, трали-вали,
Наливали на весу,
Уроняли в цинандали
Набежавшую слезу.
Разум мира канул в кому,
Азы, Буки, самолёт
Эй, МакГроу, дай-ка рому!
Жизнь Куда ж она идёт?..

Когда дама выходит из тильбюри,
лошадь переводит дух
И хочет поблагодарить,
да не умеет вслух.
Дама с улыбкою входит в театр,
сбрасывает манто.
А лошадь кивает тем, кто запряжен в фиакр,
и тем, кто привёз ландо.
А потом, обмахиваясь хвостом,
пережёвывает с подругами новости будней.
И тут ей вдруг думается о том,
что все лошади  немного люди.

Шёл поэт однажды сквером,
Прыгал squirrel на суку.
Брёл поэт и primaver`ил
В набежавшую строку.
И ронял её с улыбкой
На бумагу и дисплей.
И ваял слова навскидку
Меж тропинок и аллей.
Всё на свете рифмовалось,
Музы реяли толпой.
Что стихи? Ведь это  шалость,
Наливай себе да пой.
И в сей миг не мог он ведать,
Что ему наперерез
Шла она (плыла, как лебедь!)
В ясном пламени небес.
Замер он, как всадник медный.
Бросил взгляд  и вот те на!
Шутки сгинули бесследно.
В целом мире лишь она!..
И вспарив в порывах света,
Растеряв остатки сил,
В первый раз за много лет он
И словца не проронил
Белки прыгали по соснам.
Цвёл апрель. Но всё  пустяк!
Шла она по звёздным вёснам,
Растворяя мутный мрак.