Я обсуждала эту книгу с мамой Ричарда и она осталась очень довольна тем влиянием которое книга на меня оказала, и теми выводами, которые я из нее сделала.
Вы далеко пойдете, сказала она мне тепло улыбнувшись. У меня не было таких талантливых студентов. Нет, пожалуй, был один. Он тоже умер в результате теракта. Блестящий выпускник Кембриджа. Мы все гордились им. Он придумал и вел гуманитарный проект «Учимся вместе», цель которого была в обучении и адаптации бывших заключенных. Один из них его и убил ножом прямо на лекции.
Зачем?
Кто-то из очередной религиозной группировки. Он был отпущен досрочно в связи с новыми законами.
Что вы думаете о книге Хантингтона «Столкновение цивилизаций» в этой связи? спросила я ее, вспомнив, как горячо спорили об этой книге Барух, Джеймс и Гюнтер.
Я думаю, что нет и не может быть никаких самобытных цивилизаций. Я думаю, что цивилизация одна, и варварство одно. Я думаю, что у всех народов и во все времена одинаковая интеллигенция и одинаковы варвары. Бороться надо не с чуждыми цивилизациями. Бороться надо с невежественным сознанием. Надо защищать научное сознание. Но до этого никому нет дело. Вот что страшно. Современная парадигма отдала научное сознание на убой.
Да, согласилась с ней Флер, вы совершенно правы, миссис Уэйн. Я думаю, Симона Бовуар была бы в шоке, если бы могла видеть, что творится в современной Франции.
Мы впоследствии подолгу беседовали с миссис Уэйн, но она больше не возвращалась к этой теме, слишком болезненной для нее. А я помимо своей воли стала много думать над вопросами, которые она поставила. Что значит религиозное и научное сознание? Как их разграничить? Есть ли инструментарий в современной науке для такого разграничения? Даже для постановки вопроса?
Гюнтер Герц поразил меня своими познаниями в эпистемологии. Это благодаря ему я узнала о теории научных революций Томаса Куна, научившись правильно употреблять слово «парадигма»; это он научил меня понимать противоборство философий рационализма и эмпиризма и различать философов каждого направления. Наконец, он показал мне разницу между тем, что принято было называть научным методом в социальных науках и научным методом в естественных науках. Кантианство и неокантианство, дарвиновская парадигма, позже мы часто и подолгу спорили на эти темы, и именно в этих спорах я научилась уверенно обращаться с этими темами, окончательно уяснив себе их суть.
Гюнтер был немцем, который глубоко анализировал и переживал историю и культуру своего народа. «Клоун» Белля гипнотизировал его, сподвигая на глубокие самокопания. У него была своя теория победы Гитлера в Германии в 30-х годах, о которой он часто нам рассказывал. Его бесконечные споры с Барухом о протестантстве, которое было второй любимой темой Гюнтера, были настолько занимательными, что как правило вовлекали в спор всех нас. Так я узнала религиозную историю Европы.
Гюнтер очаровывал меня не только своими познаниями в гносеологии. Он утверждал, что современная парадигма «давно свое отжила», что дарвинизм уничтожил социальную науку. Что то, что есть настоящего у теории Фрейда изуродовано дарвиновской парадигмой, «биологизмом», как он говорил. Он утверждал, что только слепой осел мог говорить, что противостояние между рационализмом и эмпиризмом осталось в прошлом, что современная теория познания одинаково включает и то и другое. «Рационализм непременно победит!», говорил Гюнтер с таким видом, что я безоговорочно ему верила. Он ненавидел всех эмпириков от Гоббса и Юма до позитивизма Конта и критической философии Канта. Он называл Канта «иудой», предавшим «великое дело рационализма» в своей «смешной попытке соединить рационализм и эмпиризм». Он называл философию Гегеля «несчастным уродцем», родившегося от кантианского брака рационализма и эмпиризма. «Ни богу свечка, ни черту кочерга», презрительно фыркал Гюнтер при одном упоминании о диалектической логике. Его кумирами были Платон, Декарт, Спиноза, Лейбниц, Бэкон. Он ненавидел современную науку, которую он называл «дарвино-фрейдовской парадигмой» и предсказывал ей очень скорый коллапс: «Попомните мои слова. Не пройдет и нескольких десятилетий, как теория Томаса Куна обогатится еще одной научной революцией. Самой радикальной за все время!» Его стихи «Поэзия фрейдизма» напечатали в университетской газете и они имели большой успех в Корнелле: