Такого рода разговор ставил её в тупик. Она подумала, что виноваты книги, которых Дэвид начитался за последние три года, — «стихи и всё такое». В другое время она ответила бы, как полагается особе хорошо воспитанной: — «о, я так люблю возиться с цветами», — и суетливо убежала бы с букетом. Но сегодня ей не хотелось уходить от Дэвида. Следовало остаться с ним. С цветами в руках она церемонно присела на кушетку. Дэвид сел рядом, посмеиваясь над строгой чопорностью их позы.
— Мы сидим как будто перед фотографом.
— Что? — она недоумевающе посмотрела на него, окончательно рассмешив этим Дэвида.
— Знаете, Дженни, — сказал он. — Никогда ещё я не встречал такой… такой удивительной невинности, как у вас. Вы — как Франческа… «когда её, ещё всю в росе, привезли из монастыря». Это написал один человек, которого звали Стивен Филлипс.
Глаза Дженни были опущены. Серое платье, бледное, нежное лицо и сжимавшие цветы неподвижные руки придавали ей странное сходство с монахиней. После слов Дэвида она сидела все так же тихо, не понимая, что он хотел ими сказать. «Невинна»? Неужели он способен… Неужели это насмешка? Нет, конечно, нет, он слишком для этого влюблён. Наконец она сказала:
— Не надо смеяться надо мной. Последние дни я не очень хорошо себя чувствую.
— О, Дженни! — Дэвид сразу встревожился. — А что с вами?
Она вздохнула и принялась теребить стебелёк цветка из букета.
— Здесь все против меня, все… потом были неприятности с Джо… Он уехал.
— Как, Джо уехал?
Она утвердительно кивнула головой.
— Но отчего, скажите на милость? Отчего?
Она промолчала, продолжая с трогательным смущением теребить цветок, потом сказала:
— Он ревновал… не хотел оставаться у нас оттого, что… ну, если уже вы непременно хотите знать, оттого, что вы мне больше нравитесь, чем он.
— Да что вы, Дженни, — возразил Дэвид смущённо. — Ведь Джо мне говорил… так вы думаете… вы уверены, что Джо всё же был влюблён в вас?
— Давайте не будем об этом говорить, — ответила Дженни, слегка вздрогнув. — Я не хочу говорить об этом. Я от всех только об одном и слышу… Меня бранят за то, что я не выносила Джо… — Она неожиданно подняла глаза на Дэвида. — Сердцу не прикажешь, правда, Дэвид?
Послышавшийся ему в этих словах намёк заставил сердце Дэвида забиться мгновенным дивным восторгом. Она предпочитает его! Она назвала его «Дэвид»! Глядя ей в глаза, как в тот вечер первой встречи, он забыл обо всём на свете, помнил только, что любит её, стремится к ней всей душой. В мире есть одна только Дженни. И никогда не будет никого другого. Уже в одном её имени «Дженни» крылось волшебное очарование: песня жаворонка, раскрывающийся цветок, красота и свежесть, музыка и благоухание. Он желал её со всей страстностью своей молодой и голодной души. Он наклонился к ней, и Дженни не отодвинулась.
— Дженни, — пробормотал он с бьющимся сердцем. — Так я вам нравлюсь?
— Да, Дэвид.
— Дженни… Я знал с самого начала, что так будет… Вы любите меня, Дженни?
Дженни ответила коротким, нервным кивком.
Он обнял её. Ничто в жизни не могло сравниться с упоением этого поцелуя. Он поцеловал её робко, почти благоговейно. Весь трагизм юношеской любви, вся её неискушённость сказались в нежной неумелости этого объятия. Это был самый необычайный поцелуй из всех, которыми когда-либо целовали Дженни. И от необычайности этого поцелуя слеза задрожала на её реснице, скатилась по щеке, за ней другая, третья.
— Дженни… ты плачешь? Так ты не любишь меня? Дорогая, скажи, что тебя огорчает?
— Я люблю тебя, Дэвид, люблю, — зашептала Дженни. — Никого у меня нет, кроме тебя. Я хочу, чтобы ты всегда меня любил. Хочу, чтобы ты взял меня отсюда. Я здесь все ненавижу. Ненавижу. Они относятся ко мне отвратительно.