Ушёл не оглядываясь, забыв о «длинном» рубле, но вот сердце свое оторвать так и не сумел. Осталось оно там, где пурга завивает хвосты ездовым собакам, а олени рогами и копытами копают траншеи, чтобы добраться до любимого ягеля, где над гостеприимной ярангой поднимается приветливый дымок от жаркого очага и где под соболиной паркой впервые увидел он черные как уголь глаза на нежном овале смуглого лица. Часто во сне будет повторять Филипп странное имя Заряна и, шепча его заиндевелыми губами, чувствовать, как силы возвращаются к нему и как поёт душа от радости земной. Придёт и уйдёт жена, и вслед ей свернётся калачиком в ещё не остывшей постели другая подруга. Настанут новые времена, вильнёт в сторону русло жизни, но каждый раз, нащупывая в непроглядном дыму себе путь, будет видеть он в языках беснующегося пламени светлый облик той, которая всегда протягивает ему спасительную руку. Выручай других, защищай слабых и растерявшихся, любимый.
Прочно легли на плечи Филиппа эмчеэсовские погоны полковника внутренней службы. Судьба наказала ему быть огнеборцем и вбирать в себя страх потерявших надежду и возвращать их к жизни, даря новый день рождения. Не сиделось ему в крепком начальственном кресле. Не было ему места среди резной мебели и равнодушных портретов временных вождей. Звала и звала его к себе огненная стихия. И тогда переступал он гибельную завесу каждый раз, когда и бывалые, прожжённые испытаниями ликвидаторы в нерешительности останавливались, не решаясь окунуться в безжалостный огненный смерч.
Будто ещё вчера вынес он на руках из горящего дома женщину с малолетним ребёнком, не чувствуя, как пламя обкусывает обгорелые дыры на его куртке-боёвке, подбираясь к незащищённому телу. Таким был он Филипп Чистяков, таким и хотел остаться, таким его знали жители Нижнереченска и потому спали спокойно. Не мог он быть другим и уронить себя перед образом той, которая осталась в его памяти навсегда
Пришлось Чистякову и Доливе второй раз навестить ту несчастную, которая по-прежнему лежала на кровати и которую испуганный мальчик по имени Коля называл своей мамой Женей.
Что с ней? громко спросил Филипп, рассчитывая на то, что кто-то из этих убогих пришельцев наконец сумеет пояснить ему, что приключилось с несчастной женщиной.
Обгорела она, наконец прозвучал сиплый ответ, исходивший от мужчины, одетого в куртку с оторванными рукавами, горло которого было обвязано несколькими витками шерстяного шарфа. Голова говорившего была полностью лысой, а может, тщательно выбритой, которую почти посередине рассекал опоясывающий рубец от давно зажившей раны.
Снимите тряпку с её лица, приказным тоном произнёс он.
Чьи-то женские руки с дрожащими пальцами простёрлись над телом лежавшей и приподняли грязную марлю. Перед взором Чистякова и Глеба открылось малопривлекательное зрелище. Несчастная ещё дышала. Это бывший пожарный явственно услышал, когда приблизил ухо к её губам, но вот лоб и нос превратились в обложку глянцевого журнала из натянутой багрово-красной кожи. Щеки были покрыты безобразными волдырями и струпьями, ресницы выгорели полностью, а веки стали пергаментными. Уши скрючились почти вдвое, а волосы на голове присутствовали лишь в виде седых отвратительных островков, будто разбросанных по выжженному маковому полю. Состояние рук и шеи представляло столь же удручающее зрелище:
А ведь до этого она была шатенкой, раздался чей-то тихий голос. Красивая дивчина. Из Москвы. Они в походе были. Всего человек пять или шесть. На озере встали, на бережке. А тут вода возьми и вскипи, как в чайнике. Паровое облако моментально их вкрутую сварило. Только она выжила. Дальше других сидела, да её мальчонка, что в палатке был, за косогором.
Вы хотя бы регулярно тряпку водой смачивали. Да марлицу бы сменили, укоризненно посетовал Глеб Долива и даже не взглянул на говорившего, а тот и представляться не собирался. Сказал и умолк, как его и не было. Всё ей легче будет.
Так воды-то нет у нас, угрюмо буркнул уже знакомый мужик с головой на манер рассечённого биллиардного шара. По глотку, может, на рыло осталось.
Но ведь на дворе есть водоём с водой для пожарных нужд, Чистяков присел на кровать, на которой громоздилась нескладная фигура ворчуна. Почему ею не воспользовались?
Почему, почему просипел мужик. Не любил он тех, которые всё спрашивают-допрашивают: «Я тебя не трогаю, ты меня». Явились, как с горы скатились. Начальников из себя корчат. Так прошли времена начальников. Кончилось их время. Позавчера, как кончилось. А ты видел, что это за лужа? Сплошь строительным дерьмом и глиной забита. Нет там теперь воды. Вот нет, как ты хочешь. Один отстой. Чего пристал? Иди сам поищи, «биллиардный шар» решительно отвернулся от Филиппа.