5
Заговорил человек, пропахший порохом и со шрамом на лице.
— Земляки, — сказал он, понизив до шепота свой грубый голос, — освободите меня, и я всех вас отобью от турок.
Невольники взглянули на него. Говоривший искоса посмотрел на турок и продолжал еще тише:
— Я знатный человек. У меня два замка, дружина и деньги. Так вот, когда я буду сидеть вон там, возле пятой телеги, вы нарочно поднимите шум и затейте свару.
Крестьянин, уже побывавший в рабстве, пожал плечами.
— Изобьют нас, да и вас тоже.
— Как ваше имя, сударь? — спросил священник.
— Мое имя Раб, — нехотя ответил человек со шрамом на лице.
Он поднялся, проковылял несколько шагов по направлению к туркам, потом сел и, прищурившись, стал рассматривать людей, освещенных пламенем костра.
— Подумаешь, знатный человек! — махнул рукой один из невольников. — Цыган какой-нибудь, а может, и палач.
При слове «палач» Герге вздрогнул и с ужасом уставился на незнакомца. Своим детским умом он понял так, что этот человек — цыганский палач.
— Эх, была бы у нас разрыв-трава! — вздохнул Гашпар, парень, которому кандалами натерло ногу. Он примостился возле самого колеса телеги.
Невольники сидели в печальном раздумье. Гашпар продолжал:
— От разрыв-травы любые кандалы спадают.
Янычары вдруг оживились и с радостными криками сгрудились вокруг одного бочонка. Они обнаружили в нем сладкое вино. Бочонок подкатили к костру, и турки, причмокивая, стали потягивать вино.
— Да здравствует Венгрия! — заорал Юмурджак и, подняв чару, показал ее невольникам. — Да здравствует Венгрия, чтоб турок мог пить до самой смерти!
— Откуда ты знаешь венгерский язык? — спросил человек со шрамом на лице, недавно назвавший себя Рабом.
— А тебе какое дело? — небрежно ответил Юмурджак и засмеялся.
В небе уже зажглись звезды, поднялась луна. Вокруг деревьев, осыпанных росой, жужжали майские жуки.
Невольники легли на траве, уснули и в сновидениях продолжали искать пути к освобождению. Заснул и священник, положив руку под голову, — видно, привык спать на подушке. Цыган спал, скрестив руки на груди и широко раскинув ноги. Все забылись глубоким сном. Только Гашпар вздохнул еще раз жалобно и сонным голосом сказал:
— Не видать мне больше прекрасного Эгера!
Герге тоже задремал, подложив ладошки под загорелую щеку и уткнувшись головенкой в торчащий угол перины.
Мальчик совсем уж было уснул, как вдруг встрепенулся и весь обратился в слух: до него донеслось имя Цецеи.
Имя это произнес хриплым голосом «цыганский палач», а турок повторил его.
Они беседовали возле самой телеги.
— У Цецеи! Я точно знаю, что у Цецеи! — сказал «цыганский палач».
— Сокровища Дожи?
— Все сокровища. Понятно, те, что были тогда при нем.
— И что это за сокровища?
— Золотые чаши, кубки, золотое блюдо, огромное, как восходящая луна, жемчужные и алмазные браслеты, ожерелья, золотые цепи — словом, всякие драгоценности, какие бывают у господ. Может быть, конечно, часть их переплавили в слитки, но тогда мы найдем слитки.
— Стало быть, он тут и живет, в самой чаще лесной?
— Тут и живет. Из-за сокровищ он и уединился от мира.
— А оружие есть у него?
— Чудесные сабли с серебряной насечкой. Правда, я видел их только пять штук, и нагрудники. Один — уж очень красивый, легкий — принадлежал королю Лайошу. [11] У Цецеи весь чердак набит битком, и в комнате штук шесть кованых сундуков, я это точно знаю. В них, наверно, и хранятся самые драгоценные вещи.
— Цецеи… Никогда о нем не слыхал.
— Потому что он уже калека, не участвует в сражениях. Цецеи был казначеем у Дожи.
Турок покачал головой.
— Мало нас, — сказал он задумчиво, — надо выждать до завтрашнего вечера и собрать сильный отряд.