БАБЁНЫШ-ЯГЁНЫШ
В ту зиму Лешику и деду Диадоху снились неспокойные сны. Старый леший всю зиму видел во сне топор. А его внуку снились серые избушки на курьих ножках, гонявшиеся за ним по всему лесу. Одна всё-таки сцапала его огромными птичьими лапами и сказала: "А не пора ли вставать?"
Лешик поскорее вылез из короба. Дед Диадох ещё крепко спал.
Была ранняя весна. Остатки снега белели на чёрной земле. Лешонок выбрался из берлоги, отряхнулся от приставших к нему в коробе сухих листьев - и бегом к другу.
"Ох, цел ли, жив ли? Этакий маленький породистый домовёночек, ему б расти-цвести!" - думал Лешик, мчавшийся по весенним ручьям и лужам, мокрый, как лягушонок.
Пряничный дом сиял на поляне, как весенний цветок. Лешик скорее заглянул в окно и глазам своим не поверил, ни левому, ни правому. В кровати, укрытый всеми одеялами, на всех перинах и подушках спал Кузька. В ногах у него дремал Кот. А у кровати, на полу, - половиком укрывшись, Кузькины лапти под головой - храпела Яга.
Лешик сел на крыльцо. Солнце глядело на него тёплым взором. Лешонок обсох. Его зелёная шкурка снова стала пушистой. А он всё сидел и думал. Может, всё-таки и у домовых бывает зимняя спячка? Но, услышав голоса в доме, заглянул в дверь.
Кузька сидел за столом и распоряжался:
- Не так, Баба Яга, и не эдак! Я что сказал? Хочу пирогов с творогом! А ты ватрушек напекла. У пирога творог где? Внутри. А у ватрушек? Сверху. Ешь теперь сама!
- Дитятко милое! Пирогов-то я с морковкой тебе напекла. А ватрушечки румяненькие, душистенькие, сами в рот просятся.
- В твой рот просятся, ты и ешь, - грубо отвечал Кузька. - Одно дитятко, и того накормить толком не можешь. Эх ты, Баба Яга - костяная нога!
- Чадушко моё бриллиантовое! Покушай, сделай милость! - уговаривала Яга, поливая мёдом гору ватрушек. - Горяченькие, свеженькие, с пылу с жару.
- Не хочу и не буду! - пробурчал Кузька. - Вот помру у тебя с голоду, тогда узнаешь.
- Ой-ой, голубчик мой золотенький! Прости меня, глупую бабу, не угодила! Может, петушка хочешь леденцового, на палочке?
- Петушка хочу! - смилостивился Кузька. Баба Яга побежала из избы и так торопилась, что не заметила Лешика, прищемила его дверью и полезла на крышу снимать леденцового петуха (он был вместо флюгера). Лешик пискнул, угодив промеж косяка и двери, но Кузька не заметил друга. А с крыши слышалось:
- Иду-иду, мой золотенький! Несу-несу тебе петушка, мой цыплёночек!
Кузька сидел напротив Кота и был гораздо толще его. Макал оладушки в сметану, запивал киселём, заедал кулебякой.
- Я сварю-напеку такого-эдакого, чего никто не видал и не едал. А видели бы, иззавидовались.
Кот ел пышки с начинкой. Они с Кузькой ухватились за одну особенно пышную пышку, молча потянули каждый к себе. Кузька хотел стукнуть Кота, но увидел Лешика, бросил пышку, заёрзал на лавке:
- Садись, гостем будешь.
- Здравствуй, здравствуй, изумрудик мой зелёненький! Каково спал-почивал? Что так рано встал? Дедуленька небось разбудил, послал внука к старой бабуленьке. Не ждали мы тебя в такую рань, - пропела Баба Яга, внимательно разглядывая лешонка - Дедушка ещё спит. Я сам прибежал, рассеянно ответил лешонок, узнавая и не узнавая друга.
Кузька стал похож на гриб-дождевик, "волчий табак", а ручки-ножки как у жука.
Лешик говорит, а Кузька позёвывает или - хлюп-хлюп - тянет чай из блюдца. Вдруг он оживился, поругал Бабу Ягу: что, мол, за безобразие, неужто ничего повкуснее нельзя придумать, смотреть на еду противно. Проворчал и на Кота: разлёгся, такой-сякой, чуть не пол-лавки занял. Потом Кузька задремал и храпел во сне совсем как Баба Яга.
Проснулся, на друга и не глядит. Только Кот глянул на лешонка и зевнул, широко раскрыв розовый рот.